Книга Золото Хравна - Мария Пастернак

— Теперь получается, будто мы украли стрелу, — сказал Торлейв. — Я ведь собирался отдать ее охотникам.

— Неведомо, сколько вреда может причинить злая волшба, — проворчала Йорейд. — Что ценного, по-твоему, было в той стреле? Не свиная же кожа. Серебро? Так возьми его и отдай этим охотникам, когда их встретишь. Хотя лучше было бы тебе никогда их больше не видеть.

Она взяла длинные щипцы, выхватила из огня наконечник, растекшийся белой мягкой кашей, и бросила его в лохань с водой.

— На вот! — Она сунула в руку Торлейву мокрый, теплый еще кусок серебра. — Огонь очистил его. Теперь оно не может причинить вреда.

— Бабушка, — спросила Вильгельмина, покуда Торлейв удивленно разглядывал серебряную лепешку, лежавшую на его ладони. — Я ничего не понимаю. Объясни мне: что все это значит?

— Страшно мне за тебя, дитятко. Что-то случилось, зло пришло в долину. Чую его, но в чем оно — не ведаю. Стара я стала.

— Что-то с отцом? — подскочила Вильгельмина, встревоженная внезапной мыслью. — С ним что-то случилось? И этот сон сегодня… Почему он не вернулся до сих пор? Он обещал приехать на святого Климента.

— Сядь. Если хочешь знать, сядь и дай мне руку.

Вильгельмина села, и Йорейд опустилась на скамью напротив нее. Вильгельмина протянула ей через стол свою маленькую ладонь, и старуха крепко сжала ее пальцы.

— Вспоминай его лицо, — приказала она. — Думай о нем, а я буду петь. Непрестанно думай о нем.

Вильгельмина послушно представила себе Стурлу, его широкое обветренное доброе лицо, его усы и коротко стриженную темную бороду. Его небольшие глаза, такие веселые, полные радости, когда он смотрел на свою единственную дочку. Она вспомнила его сильные руки, его объемистый живот, кафтан, в котором он уехал из дому, и теплую ольпу из пегой овчины — он всегда надевал ее в дорогу. И тут Вильгельмина стала точно погружаться в сон и увидела край фьорда и море. Она стояла на высоком берегу. Далеко внизу холодные волны с шумом перекатывали ледяную кашу по гальке и валунам. Потом она увидела густой еловый лес и высокую скалу, нависающую над бездонной пропастью. Внизу бурлила река, над ней клубился белый туман. Огромный камень на вершине скалы походил на голову ётуна, дожди и ветры вытесали черты каменного лица. Кусты и маленькие деревца усиливали сходство — точно волосы, в беспорядке растущие на лысеющей макушке великана. Щели глаз будто приглядывались к Вильгельмине.

«Где это?» — подумала она. Небо было смутным, сумеречным, снег слетал на странный незнакомый лес. Скала была изборождена множеством шрамов и сколов. Снег выделил их, словно начертал белые неразборчивые руны на ее темной поверхности. Вильгельмина так отчетливо видела эту скалу, что, казалось, могла бы дотронуться до нее; она протянула руку — но видение исчезло.

Теперь она стояла рядом с высокой каменной башней, к подножию которой лепилась бревенчатая пристройка. Из отдушины на ее крыше сочилась тонкая струйка дыма, светлея против ночного неба. Горели редкие холодные звезды. За молодым ельником кто-то быстро скользил на лыжах. Она приблизилась и с удивлением поняла, что это Торлейв. Нет, нет, подумала она, это всё не то. Она слышала, как где-то заунывно поет Йорейд, выговаривает слова своей странной песни.

«Я должна думать об отце», — напомнила себе Вильгельмина — и сразу оказалась в каком-то новом месте. Дорога вилась меж высокими холмами. Была поздняя осень, листья почти все облетели. Вильгельмине место показалось знакомым: они с отцом проезжали мимо него на пути к Нидаросу. Вон с того поворота уже должен быть виден и сам город, изгиб Нидельвы и два колокольных шпиля Святого Олафа.

Было утро, лил дождь, по лужам на размытой дороге прыгали крупные пузыри. Трещали ветки, слышался звон и скрежет металла, люди кричали столь яростно, что заглушали шум дождя и пение Йорейд. Это была битва, и там был отец. «Стурла!» — хотела крикнуть Вильгельмина, но песня Йорейд запрещала ей говорить. На Стурле висели двое, а третий, человек в алой рубашке, вязал ему руки.

— Стурла! — в отчаянии закричала Вильгельмина и широко распахнула глаза.

Она была в доме у Йорейд, и старуха держала ее за руку. Торлейв сидел на краю скамьи и смотрел на нее с такой болью, нежностью и страхом, что комок, стоявший у нее в горле, разошелся, и она заплакала.

— Я видела! — сказала она, всхлипывая, и взглянула в горящие синие глаза Йорейд. Они показались ей не менее странными и дикими, чем песня, которой старуха погрузила ее в сон.

— Я видела все, что видела ты, — проговорила Йорейд.

— Что это значит, бабушка? Стурла жив?

— Он жив.

— С ним какая-то беда? Что это были за люди?

— Нельзя доверять целиком тому, что явилось тебе. Все эти видения — лишь отраженье твоих чувств. Будь он мертв, ты бы увидела его мертвым, но этого не было. Возможно, виденье достоверно, возможно, нет. Может, ты видела прошлое, а может, будущее. Это лишь чувства, не более. Те силы, что вызвала я своим пеньем, никогда не обманывают, но наше воображение строит вокруг то, что нам вздумается, и иногда наша память подсказывает нам не то. Но смерть не умеет лгать. Отец твой жив.

— Я ничего не понимаю! — сказала Вильгельмина с отчаянием.

— А и не надобно тебе ничего понимать. Лучше бы тебе, девочка, не ходить домой, а остаться у меня. Чую я зло, а как избыть его — не знаю.

— Не могу, бабушка. Как же там Оддню и Кальв вторую ночь без меня? Не волнуйся, сегодня Торлейв переедет к нам на Еловый Остров.

Торлейв решительно поднялся со скамьи.

— Тетушка Йорейд, нам с Вильгельминой пора в обратный путь. Темнеет рано, нам надо засветло оказаться на хуторе. Не хотелось бы разделить судьбу Клюппа.

— Ах да, волки, — усмехнулась старуха. — Волки, варги, оборотни. Этот морок не про нас, это пусть Финнбьёрн Черный Посох надеется убить варульва серебряным болтом из самострела с помощью сейда. Запомни мои слова, Торлейв, сын Хольгера: эти, как ты говоришь, сказки — совсем о другом. Финнбьёрн Черный Посох и то плохо понимает, с чем он имеет дело, а вам к этому и близко подходить не след. Хочешь скорее увести ее от меня, чтобы я, дура старая, не морочила ей голову своими бреднями? Да, может, ты и прав, сын Хольгера. Может, ты и прав. Держитесь друг друга. Вильгельмина, внученька, выйди-ка на двор, мы с сыном Хольгера сейчас догоним тебя. И ночь ли, день ли, нынче не стоит опасаться варга, нынче бойтесь человека. Голод у него волчий, ненасытный, но жестокость у него — человечья. Его бойтесь и при луне, и среди ясна дня, как говорит песня.

Вильгельмина кивнула и пошла в сени. Она так устала, что даже бояться у нее уже не было сил.

— Зачем вы так напугали Вильгельмину, тетушка Йорейд? — спросил Торлейв.

Йорейд посмотрела на него снизу вверх.

— Ты славный мальчик, Торлейв, сын Хольгера. Оба вы добрые дети, и ты, и она. Не оставляй ее. Для нее наступают трудные времена.