Книга О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расхаживая по комнате, он не услышал, как открылась дверь.
– Пятьдесят фунтов отправлено!
Лот вздрогнул. Перед ним стояла его мать, точно маленькая фурия: по-детски голубые глаза сверкали, как у маленького демона, а рот был как у напроказившего дитяти.
– Ах, maman!
– Лот!!! Что случилось?
– Со мной? Ничего…
– Мальчик, мой мальчик, что с тобой случилось?
Лот дрожал, точно в лихорадке, и был бледен как полотно. Он попытался овладеть собой, проявить мужество, смелость, решимость. Но его накрыло черной волной ужаса. В глазах потемнело…
– Дитя мое, дитя мое, что с тобой?
Она обняла его, повела к дивану.
– Ах, мама! Что если я состарюсь! Что если я состарюсь!
– Тише, малыш, тише…
Она гладила его по голове, лежавшей у нее на плече. Она знала его таким, знала эту его слабость, эту болезнь; страх старости время от времени одолевал его, и тогда он прижимался к ней и повторял: «Что если я состарюсь, что если я состарюсь…» Это была его болезнь, его слабость, она знала его таким и держалась сама очень спокойно, как держалась бы, если бы у него была лихорадка. Она гладила и гладила сына по голове, стараясь не испортить ему пробор. И целовала, целовала… Лаская Лота, она чувствовала: ее материнские руки должны его успокоить.
– Тише, малыш, тише…
На миг он и правда стих.
– Неужели ты уже сейчас так боишься, что когда-нибудь… через много лет… ты состаришься? – спросила maman Отилия, с невольной грустью в голосе.
– Да…
– Мне это тоже было тяжело. Но ты… Ты еще такой молодой!
Он взял себя в руки и застыдился.
Оказывается, он такой же ребенок, как и она, больной, слабый, порой истеричный.
В этом страхе старости и проявлялась его истеричность.
И он искал утешения у своей матери, которая не была матерью.
Но он взял себя в руки и застыдился.
– Да, правда! Я ещё такой молодой! – произнес он, пытаясь изобразить безразличие.
– И ты скоро женишься, твоя жизнь еще только начинается…
– Оттого что я женюсь?
– Да, оттого что ты женишься! Хоть бы ты был счастливым, малыш, а не… не таким, как твоя мать!
Он вздрогнул, но сразу же улыбнулся. Он взял себя в руки и одновременно взял в свои руки и maman, у которой минуту назад искал утешения, но которая только ласкала его. И теперь он погладил ее по голове и нежно поцеловал.
– Бедные мы людишки! – сказал он. – Наши мысли и поступки иногда бывают такие странные… Мы все больные и старые… даже в молодости. Мамуля, нам надо с вами серьезно поговорить… По-настоящему серьезно. Но в другой раз. Нет, не сейчас, сейчас мне надо работать… Идите к себе и не волнуйтесь… и не сердитесь… Со мной уже все в порядке, честное слово. Но и вы не превращайтесь обратно в фурию…
И Лот засмеялся про себя со злорадством.
– А все-таки я послала ему пятьдесят фунтов! – сказала она в дверях.
И ушла.
Он покачал головой…
– Надо поговорить… о ней! – размышлял он, анализируя собственные чувства. – И… обо мне. Обо мне еще серьезней. Бедные мы, бедные мы людишки. Нас всех надо бы под опеку, но к кому…? Ладно… лучше всего просто работать, много-много работать, непрестанно работать…
Старый господин Такма как раз спустился с горбатого мостика и проходил мимо казармы – сухощавый, прямой, как палка, в своем застегнутом на все пуговицы пальто, обдумывая каждый шаг и опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости, – когда его увидела приближавшаяся с другой стороны Отилия Стейн де Вейрт и пошла ему навстречу.
– Добрый день, господин Такма…
– Да-да, добрый день, Отилия… Ты тоже к maman?
– Да…
– Утром шел дождь, и я решил, что не смогу пойти. Адель ворчала, когда я все-таки собрался, но погода-то исправилась, погода-то исправилась…
– Но боюсь, что дождь скоро пойдет снова, а у вас даже нет зонтика, господин Такма.
– Да, видишь ли, детка, я терпеть не могу зонтики, никогда их не ношу… Тоже мне крыша над головой!
Отилия улыбнулась: она знала, что, держа над головой зонтик, старик не смог бы опираться на трость.
– Что ж, – сказала она, – если дождик все-таки пойдет, вы позволите мне проводить вас до дома? Или предпочтете вызвать экипаж?
– Нет, деточка, экипаж еще ужаснее, чем зонтик.
Отилия знала, что тряска причиняла ему сильную боль.
– Единственный экипаж, на котором мне еще предстоит ехать, – это катафалк. Так что, детка, если пойдет дождь, можешь проводить меня до дому. И держать у меня над головой крышу. Возьми меня под руку, вот это будет мне приятно.
Дальше они пошли под руку, он вцепился в Отилию, и его прямая походка стала неровной. Отилия вела его, а он ковылял рядом с ней, как дряхлый, дряхлый старик…
– Какая-то ты, детка, сегодня тихонькая…
– Я, господин Такма?
– Да-да…
– Все-то вы замечаете.
– Я сразу услышал по твоему голосу, что у тебя что-то не так.
– Не знаю… наверное, мне грустно… Вот мы и пришли.
Она позвонила в дверь дома мефрау Деркс; старая служанка Анна поспешила им открыть.
– Сейчас отдышусь, Анна, – сказал господин Такма. – Сейчас отдышусь… Пальто сниму позже, а сейчас… в гостиной… немного отдышусь.
– Уже становится прохладно, – сказала Анна. – Мы скоро начнем топить в гостиной. Хотя мефрау этой комнатой не пользуется, там часто кто-нибудь сидит ждет, а доктору Рулофсу всегда зябко…
– Не спеши топить, не спеши топить, – ворчливо сказал господин Такма. – Для нас, стариков, нет ничего хуже горячей печки…
Усталый, он сел на стул в гостиной, положив обе руки на костяной набалдашник трости. Анна оставила их одних.
– Расскажи, детка, что случилось? Тебе грустно?
– Так, чуть-чуть… Мне так одиноко… Ведь завтра у них свадьба.
– Да-да, завтра свадьба у Лота с Элли… Что ж, наверное, они будут счастливы.
– Надеюсь, что да… но я…
– Что с тобой, детка?
– Я буду несчастной.
– Ну что ты…
– Что я имею? Все мои дети от меня далеко. Я хочу поехать в Англию. Ведь там мои Джон и Хью… и Мери тоже скоро вернется в Европу.
– Да, детка, с возрастом мы становимся всё более одинокими… Посмотри на меня. Когда Элли выйдет замуж, со мной останется только Адель. Хорошо еще, что я выхожу на улицу… и еще вижусь с твоей мамой… и со всеми вами… и с доктором Рулофсом… Но если бы я был немощен, кто бы был у меня? А ты, ты еще молодая.
