Книга Красота в наследство - Ольга Сенько

Свое любопытство казалось ей противоестественным и мерзким, но она не могла с ним справиться. А каким любовником был ее отец, была ли мама с ним счастлива? Будь они живы, и тогда узнать об этом было бы невозможно, а сейчас тем более. Ирина чувствовала себя извращенкой.

Мама… такой женщины больше нет. Ирина открыла комнату, в которую перенесла вещи родителей, их бывшую спальню. Подошла к шифоньеру. Мебель уже старая, но добротная. Сейчас такой не делают. Спальный гарнитур она помнила, сколько себя. Наверное, родители купили его еще до ее появления на свет. И зачали ее на этой кровати. Красное дерево. Открыла дверку шифоньера, стала рассматривать мамины платья. Бежевое, серое, темно-зеленое. Ей показалось даже, что они до сих пор пахнут ее духами, хотя прошло уже четыре года после гибели родителей. Отцовские костюмы. Сейчас уже старомодные. Мамины туфли, дорогие, кожаные. Вот эти отец привез из Германии, ездил в командировку еще очень давно, Ирина их помнила. Вдруг в дальнем углу шифоньера увидела незнакомую ей сумку. Сумка была кожаная — не маленькая, не хозяйственная, а скорее деловая. С такими чаще всего ходят теперь женщины. При необходимости в нее войдет и пара бутылок молока, мелкие покупки. Сейчас же в ней лежали письма. Довольно много — сумка была полная. Личная переписка матери, поняла она, просмотрев несколько писем. Некоторые были без конвертов, начинались все обращением к маме.

Письма она перебирала часа три. «Милая Леночка… милая Леночка и Игорь, как вы поживаете?.. Дорогая Лена… Дорогая Елена Васильевна…» — писали подруги, переехавшие в другие города, или подруги детства, поздравляли с праздниками, с Новым годом, писали сестры отца, именно ей, маме. Она занималась семейной перепиской. Отцу было некогда, да и не любил он, видимо, писать. Ирина не могла припомнить его личных близких друзей, кроме одного, Вячеслава Ивановича. Они были знакомы по работе. Из мужчин, друзей отца, больше в доме никто не бывал. Отец общительностью не отличался, и этой дружбы ему, очевидно, хватало. Поздравления с днем рождения, с Новым годом — внушительная пачка писем и открыток. У матери родственников было мало, она сама была единственным ребенком. Старая тетка, сестра бабушки, и дальние троюродные сестры — все они жили в Москве. Почти никого из них Ирине в доме видеть не доводилось. Как-то заезжала Мила, у которой Ирина останавливалась, приехав в Москву после гибели родителей. Семья ограничивалась общением с отцовской родней, те приезжали в гости, и не раз, вместе с детьми, мужьями, отдыхали на даче. Они тоже жили не здесь. Одна сестра на Украине, другая — в Воронеже. Больших успехов в жизни не добились, обычные средние семьи.

Ирина развернула очередное письмо, из которого выпал пожелтевший листок бумаги. «Давно написано», — подумала она. Почерк знакомый. Обращения в письме не было. «Я тебя прощаю, прощаю за Аню, но только ради твоих детей. Дай бог, чтобы их миновала участь моей сестры. Хорошо, что у тебя родилась дочь. Теперь ты посмотришь на некоторые вещи другими глазами и, возможно, кое-что поймешь. Дай ей бог счастья. Если тебя интересует моя жизнь, то я живу по-прежнему. Приезжать ко мне не надо, тем более что тебе сейчас не до этого. Можешь прислать фотографии детей…» Подписи под письмом не было, но почерк был знакомым. «Что за странное послание?» — подумала Ирина. Где-то недавно она уже видела эти буквы с наклоном влево. Опять стала перебирать письма. Точно, писала старая тетка матери из Москвы. Мама родилась в Москве, девичья фамилия ее была Голицына, и в семье часто прохаживались на тему ее аристократического происхождения. Это была фамилия бабушки, отца своего мама не знала, он умер очень давно, кажется, погиб на фронте. Брак их был гражданским. Мама сама, очевидно, ничего о нем не знала. Про тетку, сестру матери, иногда рассказывала. Тетя Вера помогала им, годы были трудные, голодные и военные. Была она одинока, замуж так и не вышла, как многие из ее поколения. Ирина припомнила, что тетка, по словам матери, была незаурядной женщиной, работала всю жизнь в библиотеке, писала вроде бы даже стихи, была необычайно умна и начитанна. Мама рассказывала, что она многому у нее научилась.

Что означает это странное письмо и кому оно адресовано? Вывод сделать было несложно. Кроме матери, писать тетка не могла никому. Отца она, похоже, никогда не видела. Листок совсем-совсем желтый, на сгибах перетерся, очевидно, читан был не раз. Что-то странное крылось за этим клочком бумаги.

И чем я только тут занимаюсь? Ей стало стыдно. Она оскорбилась за маму, за себя. Наверное, старая карга выжила из ума. С ними это бывает. Пересмотрела остальные письма. От тетки были в наличии только три поздравительные открытки, да и то скудные, без лишних сантиментов.

Ирина сложила письма обратно в сумку и задвинула ее туда, где она и лежала. Теткин листок забрала. Червяк сомнений проснулся в ней, и она чувствовала, что от любопытства не избавится. Разобрала свои вещи, принялась звонить подругам. Каникулы прошли быстро. Дома почти не бывала. Ездила с друзьями к ним на дачу, плескались в речке, жарили шашлыки. Вернувшись в город, ходила в гости. Ничего нового за эти два года тут не произошло. Еще одна подруга вышла замуж. Поговорили, рассказала о себе. В основном новостей ждали от нее. Девочки смотрели на Ирину с некоторой ущербностью провинциалок, им казалось, что в Москве, где жила Ирина, кипит настоящая жизнь, постоянно происходит нечто невероятное и интересное, они ждали от Ирины рассказов о сногсшибательных знакомствах, встречах, полагая, что с ее-то возможностями можно заводить самые страстные романы. Ирина чувствовала это по жадному блеску в их глазах, по нетерпеливым расспросам. Да? А где еще была? А в «Современнике»? А на Таганке? Кого видела? Кто играл? При воспоминании о Таганке она горько усмехнулась, хотя была там не только в тот злополучный вечер. Рассказывала, приукрашивая свою жизнь, как могла, не желая разочаровывать подружек.

— А мы тут гнием, в этом болоте, сама видишь, ничего интересного, — говорили девочки, вздыхая.

Ничего не меняется. Действительно, за прошедшие три года изменились только магазины, да и то не в лучшую сторону. Как ни мало внимания обращала Ирина на эту сторону жизни, но приходилось и ей заходить за продуктами, которых в магазинах практически не было: Дикие очереди стояли за самыми элементарными вещами в ее родном громадном промышленном городе. Эти серые угрюмые женские лица, толпы в мешковатых одеждах, конечно, отличались от праздной московской публики, заполняющей по вечерам театры и гуляющей по улице Горького. В Москве тогда не было проблем ни с продовольствием, ни с одеждой, во всяком случае — тряпками из братских стран. Можно было, тоже отстояв очередь, купить их в ГУМе или в фирменных магазинах. Там одевались студентки из университета, вызывая потом зависть своих провинциальных подружек, которые считали это самым что ни на есть московским лоском. Для этого девочки выкраивали крохи из стипендии, экономили на еде. Ирину такие проблемы не трогали, но она все чаще подумывала о том, что будет, когда закончатся родительские деньги. Сейчас она выглядела и одевалась так, что могла смело конкурировать с любой московской стильной штучкой, даже если не принимать во внимание внешность. Мама приучила ее с детства следить за собой, ухаживать за ногтями, волосами. Наверное, от матери Ирина унаследовала и умение одеваться, вкус к модным, элегантным вещам, умение подбирать к ним украшения. Она могла одной маленькой деталью, шейным платком, хитро завязанным, изысканным необычным пояском, до неузнаваемости изменить свой туалет. Плюс уверенность во взгляде и манеры. На родных улицах на нее глазели так, как если бы увидели слона.