Книга Горький квест. Том 1 - Александра Маринина

Да, какую-то часть правды Зинаида Лагутина поведала в записях, сделанных после эмиграции. Но я понимал, что это не вся правда, далеко не вся. Мое недоверие основывалось на моих же впечатлениях от личного знакомства с родственниками, показавшимися мне хитрыми, лживыми и какими-то скользкими. Но было и еще кое-что. Я потратил много времени на ознакомление со всем массивом имеющихся в распоряжении Берлингтонов рукописей, тщательно сопоставил друг с другом оба варианта текстов Зинаиды и почувствовал, что концы с концами не сходятся. То есть какие-то события получили свое объяснение, вполне, на мой взгляд, удовлетворительное, например, желание родителей видеть своих детей на дипломатической работе. Но другие события не только не разъяснялись, но, напротив, вызывали все больше и больше вопросов. Я пришел к неутешительному выводу, что полностью полагаться на эти записи было бы глупо и неосмотрительно.

Однако жадность Зинаиды и ее любовь к деньгам сослужили мне хорошую службу: в моих руках оказались документы, значимость которых пока никто не оценил. Возможно, я придаю этим документам слишком большое значение, но для того, чтобы сделать окончательный вывод, я и придумал свою затею, с которой обратился к юристу Андрею Сорокопяту. Затею, следует признать, совершенно немыслимую. Такую же немыслимую, впрочем, как и вся моя жизнь. И как проект Джонатана Уайли.

* * *

Дуня не могла толком объяснить, зачем позвонила Роману, для чего попросила встретиться. Она просто чувствовала, что должна это сделать. Это нужно. Нужно им обоим. И это будет правильно.

Она очень нервничала, собираясь на встречу с Дзюбой. Да и сама встреча получалась не совсем такой, как Дуня представляла себе. На ее эсэмэску Дзюба ответил тоже сообщением, в котором было всего два слова: «Можно позвонить?» Дуня перезвонила ему сама, и едва услышав его голос, одновременно настороженный и радостный, сразу представила, как приедет к нему домой, они заварят чай, сядут в кухне на мягкий угловой диванчик и будут долго-долго разговаривать… Впрочем, насчет диванчика она явно погорячилась, еще неизвестно, где теперь живет Ромка, в той же квартире, что и раньше, где на кухне стоял этот самый диванчик, или в другом месте. Как много времени прошло, как долго они не виделись!

Но все получилось не так. Ромка сказал, что его друг Антон сегодня на суточном дежурстве, а ночным рейсом прилетает с соревнований дочка Антона, которую он, Дзюба, пообещал встретить в аэропорту и отвезти домой.

— Хочешь, поедем вместе Ваську встречать, — предложил он. — Но это бессонная ночь, а тебе завтра на работу. Мне-то нормально, у меня отгулы после командировки, а вот ты… Может, лучше я завтра встречу тебя после работы?

Дуня собралась было согласиться встретиться завтра, но внезапно поняла, что не выдержит. Ей придется ждать еще сутки. Целые сутки! Длинные, бесконечные, тягостные часы, наполненные чувством вины и осознанием собственной глупости и слабости. Она не видела Ромку больше года, и эти сутки могут оказаться той последней каплей, которая разрушит то, что еще можно спасти. Если вообще можно еще что-то спасти.

Он не задал ей ни одного вопроса, не спросил, что случилось и почему она вдруг захотела встретиться. Просто обрадовался, открыто и искренне.

Когда Роман приехал за ней, Дуне казалось, что от волнения она уже на грани обморока. Как он изменился за этот год! Похудел, осунулся, глаза уставшие, лицо бледное, даже какое-то сероватое. Или это только последняя командировка так его вымотала? А она сама как выглядит? Наверное, не лучше.

Роман обнял ее, поцеловал в щеку, помог сесть в машину. И сразу сказал:

— Дуняша, если ты хочешь о чем-то поговорить, то не бойся, ладно? Я не скажу тебе ни одного дурного слова и вообще не обижу тебя, что бы ты мне ни сказала. Не бойся.

Помолчал немного и добавил негромко:

— Я очень скучал по тебе.

— Я тоже скучала, — едва слышно проговорила Дуня и заплакала.

По Каширке в сторону Домодедова пролетели стрелой, благо время ночное. Рейс, которым должна прилететь Василиса, опаздывал на 30 минут. Оставив машину на стоянке, они зашли в одно из многочисленных кафе в здании аэровокзала. Там было пусто и неуютно, пахло выпечкой и почему-то маринованной селедкой. Но кофе и булочки оказались на удивление вкусными.

Что она хочет ему объяснить? То, что сама ощущает лишь смутно? То, что не находит понимания у ее подруг, которые считают поведение Дуни полным идиотизмом? Чего проще: купить и вставить в телефон новую сим-карту, завести новые страницы в соцсетях, может быть, под ником, а не под своим настоящим именем, и без фотографий, или остаться со старыми страничками, но забанить Дениса и всюду включить «невидимку», чтобы он не видел, когда она находится в сети. Конечно, он может ловить ее в группах, когда она заходит туда пообщаться, но это тоже решаемо, можно перестать туда заходить или выйти и вновь зарегистрироваться под другим именем. Короче, есть варианты. Но Дуне почему-то казалось унизительным так поступить. Если она перекроет Денису возможность общаться, это будет выглядеть трусостью. Слабостью. Это будет выглядеть так, будто она сдалась, признала его силу и превосходство и спряталась в укрытие, где противник ее не достанет. Она так не хотела. Она хотела, чтобы все было по-человечески, по-взрослому, а не как в детском саду. Чтобы Денис сам отступился, перестал ее преследовать и прессовать. Чтобы он понял наконец, что все его изощренные, а порой и грубые манипуляции бесполезны. Прячутся воры. Бандиты. Убийцы. Почему она должна прятаться, умышленно сужая свое жизненное пространство и скрываясь за вымышленными именами или никами? Разве она делает что-то плохое?

Никто ее не понимал. Никто. Наверное, она не в состоянии хорошо объяснить. А может быть, причина в том, что она на самом деле не права? Дуня никогда не работала в полиции, но детективы любила, и книги читала, и фильмы смотрела с удовольствием. Так вот очень часто, особенно в кино, попадаются сцены, когда, например, полицейский приходит в дом, чтобы поговорить с подростком, а его родители начинают сопротивляться, орать, чтобы ребенка не трогали, он несовершеннолетний, и не смейте задавать ему вопросы, он ничего не знает, и все в таком духе. Или другой вариант: подростка задерживают, приводят в полицию, тут же прибегает кто-то из родителей, опять же начинает орать, угрожать, хватает дитятко за руку, тащит к двери и гордо объявляет: «Мы уходим!» Такие эпизоды всегда вызывали у Дуни недоумение и растерянность, они казались ей лишенными смысла и логики. Ведь если полицейский хочет о чем-то поговорить с человеком, значит, есть вопросы, а то и подозрения. Они уже есть. И от того, что мамочка будет кричать, грозить адвокатом или прокурором, эти вопросы и подозрения никуда не денутся, не рассосутся от страха, не исчезнут сами собой. Если полиция захочет что-то выяснить, она же все равно это выяснит, только другим способом. И вполне возможно, избранный ею способ окажется для опекаемого подростка куда более болезненным и травматичным. Кстати, и для его родителей — тоже. Почему такая вот активная защитница-мамочка считает, что захлопнуть дверь перед носом полиции означает решить проблему раз и навсегда? Это же глупо! Куда правильнее перетерпеть, дать возможность полицейским задать все свои вопросы, прояснить картину, чтобы они ушли с уверенностью: больше им здесь делать нечего. В противном случае они все равно вернутся, только, как часто говорится в фильмах, «уже с ордером».