Книга Мешок историй. Трагикомическая жизнь российской глубинки - Александр Росков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пересказал Александр Мишарин, г. Северодвинск
Жили на Кенозерье три брата: Иван, Победа да Маманко. Первые два были обычные мужики, а третий – чудак. От чудачеств его часто страдали и близкие, и чужие люди. В двадцатые годы, когда начались гонения на духовенство, Маманко был первым в рядах местных безбожников. Было ему в ту пору уже за пятьдесят. Но хулиганил он – молодым не угнаться.
Особенно страдал от выходок Маманка деревенский дьячок. Однажды его овцы зашли в открытые ворота усадьбы безбожника. А тот не преминул сделать пакость: переловил всех овец и большими ножницами остриг им уши, а потом отнес их дьяку и еще высобачил того, как мог.
В зимние морозные ночи у дьячка часто примерзали уличные двери. А это значило, что ночью здесь побывал с ведерком воды негодник Маманко.
В Святки безбожник (опять же ночью) лазил на крышу избы дьяка и железным листом или небольшим чураком прикрывал трубу.
Утром дьячиха растопляла печь, а дым-то весь в избу шел. Мучения дьяка кончились только тогда, когда он посадил на цепь в своем огороде здоровенного пса, привезенного специально для него из Каргополя.
Был Маманко и не дурак выпить. Но в этом деле соблюдал экономию. Не потому, что жадность обуяла, просто натура не позволяла быть расточительным. Брал кринку из-под молока, выливал в нее чекушку водки, крошил туда же кусок житника (домашний хлеб) и хлебал деревянной ложкой крошенку. Пьянел с одной чекушки.
Тут уж берегись жена – она убегала с детьми к соседям. А Маманко покуражится, выбьет для устрашения несколько стекол в окнах и залезет в печь. Там в тепле и проспится. А утром бежит в лавку за стеклом, чтоб выбитые окна застеклить. И продавцу еще пожалуется: – Какие-то вредители ночью стекла выбили.
Случилась в те годы с Маманком и любовная история. Приехала в деревню красавица Рая. Сблизило их безбожие, хоть и старше он ее был лет на тридцать с гаком. Рая читала лекции по атеизму в избе-читальне. Народу приходило немного, но среди присутствующих первым всегда был местный безбожник. Он больше всех задавал вопросов, а после вел ее домой, к себе, ведь Рая квартировала в семье Маманка. Ей была отведена кровать за занавеской в общей комнате.
При Рае Маманко не матерился, водки не пил, даже табак курил на крылечке. Да только недолго гостила красавица у безбожника. Заболела какой-то страшной болезнью – кажется, дифтерией. Увезли ее по первому снежку в райцентр. И больше о ней в деревне и слыхом не слыхивали.
Память о Маманке сохранили моя бабка и тетки, которых уже давно нет в живых. От них я и услышал эти истории про своего беспутного прадеда Мамонта Петровича Худякова, обычного кенозерского мужика. Может быть, я что-то перепутал, рассказы-то эти слушал в детсткие годы. Пусть простит меня чудаковатый предок, если что не так.
А вспомнить мне его сам Бог велел. Ведь в детстве меня называли не иначе как Вовка Маманков. И я не обижался на такое прозвище.
Владимир Марков, Кенозеро – Архангельск
Жила в одной деревне Вологодской области женщина по имени Мария. Состояла она в членах КПСС и, естественно, подчинялась строгой партийной дисциплине.
Был у Марии один небольшой грешок, обусловленный индивидуальной особенностью ее организма.
Особенность эта заключалась в том, что нижняя часть ее тела выпускала газы с громким «музыкальным» сопровождением. Причем происходило это независимо от ее желания, в любой момент, где бы эта женщина ни находилась.
Односельчане настолько привыкли к этому, что уже как бы и не замечали, а если кто-то и обращал внимание, то женщина отшучивалась:
– На то Бог дырочку вертел, чтоб нечистый дух летел! Как партийная активистка, она часто ездила в районный центр на различные совещания.
Как-то вместе с председателем колхоза она отправилась на заседание пленума райкома партии. В ходе чтения доклада, когда делегаты слегка подремывали под монотонный голос выступающего, вдруг раздалось громкое «музыкальное сопровождение».
Мигом очнувшиеся от дремоты участники заседания дружно повернули головы в ту сторону, где сидели председатель колхоза и Мария.
Мария, обернувшись к председателю, громко, чтобы слышал весь зал, сказала с деланной укоризной:
– Ой, Василий Иванович, ты ведь чувствовал, что с животом у тебя что-то не в порядке, так вышел бы заранее в фойе!
Председатель, пораженный таким вероломством, не нашелся, что ответить, а только покраснел, как маков цвет.
А на обратном пути в машине пообещал:
– Ну, Марютка, я тебе отомщу!
Прошло время. Приближалось 1 апреля. В последний день марта Василий Иванович пришел на конный двор и приказал конюху завтра с утра всех лошадей запрячь в работу, а для личных поездок никому не давать. А сам утром чуть свет заявился к Марии и сообщил, что из района по телефону ей передали указание срочно явиться в райком партии.
А зачем вызывали, он не объяснил. Позвонить в район и уточнить, в чем дело, она тоже не могла – телефон-то в деревне был только у председателя. Побежала на конюшню, но там ей лошади не дали, сославшись на указание председателя всех лошадей отправить на колхозные работы.
Вот и пошла она пешком до районного центра. Протопала 25 километров, зашла в райком партии, а там никого из ответственных работников нет – все уехали в областной центр на семинар. Один сторож сидел. Объяснила она ему, почему тут оказалась. Почесал сторож в затылке да и позвонил в колхоз Василию Ивановичу, чтобы уточнить, что за незадача такая.
А председатель засмеялся:
– Дай-ка ей трубочку!
Поздравил он Марию с первым апреля да напомнил, что у нее еще корова не доена.
И вновь отправилась она в путь – те же 25 километров берегом реки.
А в деревне председатель еще и встретил ее с насмешкой:
– Вон какая баская пришла, как полтинник сияешь! С музыкой, видать, прогулялась!
Людмила Алексеевна, г. Петрозаводск
Мое детство прошло в Заручевье на Каргопольщине. После страшной войны все ждали хорошей жизни. Но не тут-то было.
В 1946 году почти весь урожай ушел под снег, убрать сумели только рожь. 10 сентября выпал снег (15–20 см), пошли морозы до 10 градусов. Картошку потом из мерзлой земли доставали. Очень трудная зима была, многие с голоду умирали. По деревням хлынул поток нищих, просили в нашей деревне и свои, а тут еще и чужих прибавилось.
