Книга Последний берег - Катрин Шанель

Вероятно, противоречия между Фрименом и Уоттсоном стали непримиримыми, потому что вскоре они разошлись, хотя и продолжали дискутировать на конференциях и страницах журналов. Уоттс утверждал, что лоботомия должна быть последним средством, к которому стоит прибегать в тех случаях, когда уже ничего больше не помогает. Но Фримену вскружили голову новые возможности. Он заявил, что вопрос применения лоботомии следует рассматривать, когда душевнобольному пациенту не становится лучше после шести месяцев консервативной терапии.

Полгода, и только! Действительно, к чему ждать, если можно послужить к вящей славе психохирурга? По шкале Фримена, Жанна уже даже перезрела, она-то лечилась не один год.

У меня всегда был очень четкий почерк, вопреки расхожему мнению о том, что врач просто обязан писать неразборчиво. Я всегда была первой на уроках чистописания, и мой почерк был, скорее, похож на почерк монахини, воспитавшей меня, на почерк сестры Мари-Анж, чем на почерк моей матери. Я до сих пор любила писать, мне нравилось, как четкие буквы одна за другой ложатся на гладкую бумагу. Это помогало мне упорядочить свои мысли и разобраться в чувствах. Поэтому я очень подробно записала все, что думала о Фримене. Все, что, на мой взгляд, следовало знать Жанне.

«Этот врач не может быть хорошим – он слишком знаменит. Такая слава способна ударить в голову и изменить сознание не хуже, чем топорик для колки льда. Его промахов никто не заметит, даже самых очевидных. Это застит ему глаза».

Время покажет, что я была права. Через несколько лет, во время операции в Черокийской государственной больнице штата Айова, Фримен ослабит хватку на своем хирургическом инструменте, позируя фотографу. Топорик-ледоруб погрузится в мозг пациента по рукоять, нанеся ему необратимые повреждения.

«Лоботомия слишком широко применяется, она не может быть универсальной. Ею предлагают лечить психозы, гомосексуализм, алкоголизм, депрессию. Даже подростковое упрямство, даже детский негативизм. Недалек тот день, когда лоботомия будет применена к непослушному ребенку. Ею вот-вот начнут пугать детей».

И опять я была права. Всего через год операцию сделают девочке шести лет, которую ее мать находила «враждебно настроенной и нестерпимо капризной». Вместо того чтобы отнять ребенка у этой ехидны и отдать тому, кто мог бы и хотел о ней позаботиться, девочке сделали лоботомию, и вскоре мать не могла нарадоваться на дочурку: одевать ее теперь легко, она не срывает бантов и всегда спокойно сидит, когда ее причесывают! Правда, она разучилась читать… Но это не так страшно, ведь для девочки главное – быть красивой, а не образованной! Прекрасный результат!

«Сам Фримен не скрывает возможности развития эпилептических припадков после операции. Процент послеоперационных самоубийств также очень высок. Прочие побочные эффекты: увеличение веса, потеря контроля над функцией мочеиспускания и испражнения, гиперактивность, неспособность сосредоточиться, раздражительность, спонтанное сквернословие, потеря контроля над своим поведением в обществе, гиперсексуальность, вялость, алкоголизм. И наконец – разрушение интеллекта, утрата своего «я». Есть от чего наложить на себя руки! Эти самоубийцы – неудача Фримена, это те, у кого сохранилась возможность понимать, что с ними сделали, чего их лишили. Жанна Дюпон – художница, ее картины своеобразны, интересны… Подвергнувшись операции, она лишится возможности рисовать, даже сторонники лоботомии признают, что пациент платит за свое душевное спокойствие частью души, творческими, созидательными силами ее…»

«Лоботомия слишком дешево обходится, чтобы быть эффективной мерой. Скупой платит дважды – но бывает, что скупой платит всю жизнь. Содержание пациента в лечебном заведении средней руки стоит около тридцати пяти тысяч долларов, а лоботомия – всего двести пятьдесят долларов, после чего пациент отправляется домой и больше не беспокоит здравоохранение. Какая экономия! Какая выгода!

Фримен объясняет суть операции как отделение лобных долей – «рационального мозга» от таламического мозга – «эмоционального». Он считает, что психические расстройства возникают из-за нарушения баланса между эмоциями и разумом, и хирургическое вмешательство может этот баланс восстановить. Разумеется, это немыслимая ересь…»

На этом мои записки оборвались. Я услышала под окнами сигнал автомобиля. Отодвинув в сторону тяжелую плотную штору, оставшуюся с тех времен, когда Парижу угрожали бомбардировки, я увидела Франсуа. Он стоял под окном и держал в руках букет белых роз, целый куст едва распустившихся, сияющих бутонов.

Конечно, я так обрадовалась, что выбежала ему навстречу, даже не накинув плаща. Но это бы еще не беда.

Куда хуже было то, что я забыла захватить с собой дневник, так и оставила его раскрытым на столе.

Глава 7

– Катрина, я знаю, что если бы не война, если бы не оккупация, не все эти заварушки, – мне никогда не приблизиться бы к такой девушке, как ты. Ты даже не заметила бы меня. Просто проехала бы на автомобиле, а я тащился бы в кабачок – в синем рабочем комбинезоне и с термосом для обеда в руке.

– Ну отчего же, дорогой. Если бы ты злоупотреблял посещением кабачков, то через некоторое время мы вполне могли бы встретиться – например, ты попал бы на больничную койку с приступом Delirium tremens, и я бы лечила тебя.

Мы помолчали. Автомобиль ехал по Булонскому лесу. Вдоль аллеи лежали густые тени, в свете фонарей влажно клубился туман, чудесно пахло влажной землей и мхом, букет роз, лежавший на заднем сиденье, испускал тонкое сладко-свежее благоухание.

– Мне нравится в тебе то, что ты не делаешь скидки на мое происхождение и образование, – с улыбкой сказал Франсуа. – Ты отпускаешь умные словечки и латинские фразы так, словно я могу их понять… И, знаешь, я действительно их понимаю. Рядом с тобой я делаюсь лучше, Катрин. Быть может, я не должен об этом думать, и это очень эгоистично с моей стороны, но… Катрин, ты будешь моей женой?

Он остановил машину, и туман опустился на нас, как серебристое облако.

Франсуа достал коробочку из кармана куртки.

– Надеюсь, оно будет тебе в самый раз. Рашель сказала мне, какой нужен размер. Но я договорился, что его можно будет обменять…

Я удивилась – ведь я полагала, что Рашель дала Франсуа одно из своих колец, которые ей удалось сберечь в сплошном кошмаре бегства.

Но я все еще плохо знала его.

Он словно слышал мои мысли.

– Рашель предлагала мне свое кольцо. Такое шикарное. В нем и бриллианты, и изумруды, чего только не было. Но я хотел подарить тебе кольцо, которое купил бы сам, пусть и не такое дорогое.

Он открыл коробочку.

– Ювелир сказал, что это опал.

– Ох, – только и смогла вымолвить я.

В молочно-белом тумане – точно таком же, как тот, что окружал нас, – вспыхивали синие и красные колдовские огоньки.

– Оно очень красивое, – искренне сказала я. – Франсуа, я согласна стать твоей женой.