Книга Роковая Маруся - Владимир Качан

И когда в театре сказали, что Костя болеет, самое худшее для Тони отступило: значит, дело не в том, что он от нее прячется, не в том, что она ему противна, наоборот, – может быть даже, он тяжело болен, может, за ним даже поухаживать некому; некому воды подать, а она, глупая, носится тут со своими душевными переживаниями. Тоня продолжала искать. В театре не сказали, где он живет, в театре не принято давать адреса и телефоны артистов посторонним людям, и потом, далеко не все в этом театре знали, где Кока снимает комнату.

Оставались только Тихомиров и его квартира, где они провели тогда свою первую и единственную ночь, но, убей бог, Тоня не помнила, где она, знала только, что где-то в районе Кузьминок, но где именно?.. А как могло быть иначе: туда Тихомиров вез на машине, и они с Кокой все время целовались на заднем сиденье, а запоминать дорогу, целуясь, наверное, могут только разведчики. Да и обратно на такси утром, когда она вокруг ничего и никого, кроме Коки, не видела. Поэтому Тихомиров был разыскан через Мосфильм. Когда он увидел возле студии ждущую его Тоню, то даже не удивился и не сомневался ни на секунду, что она ждет именно его. Во-первых, она стояла возле Тихомировского приметного автомобиля (у него был старый «понтиак» 70-го года, черный, облупленный, но ездящий быстрее любой гаишной тачки, что для дорожного хулигана-каскадера Володи было немаловажно. Ну, и какая еще машина может быть у человека, для которого «понт» – основная радость в жизни – только «понтиак»); а во-вторых, он знал, что она появится рано или поздно, потому что так было по его сценарию, а иначе и быть не могло: все катилось по намеченной колее, и с чего бы вдруг с этой колеи сворачивать в лес.

Володя удивился только тому, как она набралась храбрости сюда приехать, в самое гнездо сексуального терроризма по отношению к молодым артисткам, тут ее деятели кинокультуры могли растерзать на части, если бы всмотрелись хорошенько; он надеялся, что она все-таки адрес вспомнит и домой к нему приедет, поскольку телефон-то вряд ли знает. И, подивившись слегка Тониной отваге, Тихомиров отнес ее к отчаянному простодушию влюбленной девочки, которая еще толком себе цену не знает, и уже не в первый раз подумал о Коке, что он – дурак и дикарь, который предпочитает бижутерию настоящему сокровищу. Тихомиров и сам бы с удовольствием занялся Тоней, но товарищеский долг не позволял, да и Тоня – в кромешной слепоте своего первого чувства – не видит, какой Кока козел, и полагает, что поговорка «любовь зла» – не про нее. Как же, как же! Кока у нас газель, а не козел, вот только клыки торчат, и с когтей – кровь капает… таких, как Тоня… Вот, может быть, потом, когда она отстрадает своего Коку, Тихомиров ее утешит… Осторожно надо только. Как близкий товарищ… Все это прокрутилось в голове у Володи, пока он шел от проходной студии к своей машине и издалека Тоней любовался.

Он посадил Тоню в свой кабриолет и повез в ресторан Дома кино – с понтом на «понтиаке». Потом, с тем же понтом провел ее по залу под перекрестьем жадных взоров завсегдатаев, которые все тут друг друга знали и которых удивить чем-либо было трудно, но Тихомиров опять удивил, пройдя к свободному столику на двоих с таким видом, что таких девушек у него – на дню по дюжине. Потом усадил Тоню за столик и накормил обедом, который должен был бы потрясти уроженку Большой Ляли, но не потряс, она даже не замечала, что на столе, что она ест и пьет; она с напряженным вниманием ждала новостей о своем возлюбленном, который в это самое время, совсем неподалеку от этого места, жрал водку, чокаясь с чучелами, и подумывал о том, что он сегодня, пожалуй, Ватрушку трахнет от нечего делать.

Непатриотическое отступление о Советской Армии, или Сага о Кокином военкомате

Тоня уже ненавидела Тихомирова, который болтал о всяких пустяках и, словно испытывая ее терпение, ни слова не говорил о Коке. Только когда все прожевал и ему принесли кофе, только когда закурил и принялся поскребывать свою бородку, поведал он уже измучившейся Тоне, что ничего страшного не случилось, что Кока (только это строго между ними) скрывается от армии, что за ним этой осенью особенно рьяно охотится военкомат, а конкретно – жуткие люди, которые его персонально ненавидят: военком, полковник Замышляк и главный врач медкомиссии – доктор Шухер. Тихомиров ничего не придумал: действительно, в этом военкомате Кока был для всех как больной зуб; его не могли забрать в армию, когда он учился, да и сейчас вот уже четыре года, а значит, восемь призывов, Советская Армия не могла пополнить свои ряды рядовым Константином Корнеевым, годным к нестроевой и необученным. Ну никак не желал этот артист пополнять собой ряды и Родину защищать! А годы шли, и уж скоро Коке будет двадцать семь, он проскочит призывной возраст, и армия потеряет все шансы иметь в своих рядах такого выдающегося бойца. В их театре был сильный директор, со связями и влиянием, и он обеспечивал своему ведущему артисту отсрочку за отсрочкой, но в каждый весенний и каждый осенний призыв военкомат Коке и Кока – военкомату традиционно трепали нервы. А сейчас, когда сроки поджимали, когда осталось только два призыва, чтобы его взять, военкомат совсем озверел, и уже директорские знакомства переставали действовать. Вот почему у Коки была в поликлинике пухлая медицинская карта с историей болезни, которая по объему тянула на приличную повесть. Кока косил под гипертоника вот уже несколько лет и регулярно брал больничный с диагнозом: гипертонический криз. И еще – гипертензионный синдром, якобы после сотрясения мозга, инсценированного все тем же Тихомировым год назад в ближайшей к одной больнице подворотне.

В этой больнице работал профессор, близкий знакомый Тихомирова. Профессор очень любил кататься на лошадях, а Тихомиров в Алабинском кавалерийском полку, прикомандированном тогда к Мосфильму, мог его этим обеспечить. Профессор по плану должен был встретить Коку в приемном покое, после того как на Коку «по чистой случайности» поблизости, в подворотне, нападут хулиганы (один повыше, другой – пониже, как рассказывал Кока потом милиционеру, не особенно напрягая фантазию) и разобьют о его голову почему-то полную бутылку портвейна. И хотя не было тогда в стране таких хулиганов, которые могли бы пожертвовать портвейном ради сомнительной радости – вырубить Коку, а потом убежать, ничего не взяв, – это уже детали, мелочи… Однако, поскольку «на место происшествия» были вызваны и «скорая», и милиция, и милиция, естественно, приехала раньше и доставила Коку в ближайшую больницу, где уже ждал знакомый профессор, Коке пришлось-таки на вопросы милиционеров отвечать. Их интересовала уголовная сторона вопроса, но то, что Кока путался в показаниях, можно было отнести к тяжелым последствиям сотрясения. Хорошо еще, что мифиче–ских хулиганов не нашли, а то бы кто-то мог и невинно пострадать.

У доставленного в больницу Коки дежурный врач стал искать вещественное доказательство покушения – гематому на голове, и все большее сомнение читалось на его суровом лице. Но тут в приемный покой вбежал знакомый профессор, ненатурально крича: «Костя! Что с тобой?! Что с тобой сделали?!» Костя стал вяло повторять свою легенду, бровями и глазами делая знаки профессору, чтоб тот не переигрывал. Но тот, войдя в артистический раж, метался по кабинету, воздевал руки к небу, потом прижимал их к лицу – ну просто Вера Холодная из немого кино! – и все кричал: «Изверги, изверги! (Это он в адрес хулиганов.) Что они делают! Ты же артист, тебе же надо беречь лицо!!!» Кока из-под полузакрытых век с профессиональным отвращением наблюдал эту сцену, но все тем не менее кончилось хорошо. Дежурный врач робко попытался указать профессору на отсутствие гематомы, но был грубо прерван: «Да замолчите вы! Какая, к черту, гематома, он же в шапке! Тут такое несчастье, одного из лучших артистов в Москве – чуть не убили, а вы – про гематому! Немедленно в палату, в отделение ко мне – немедленно!»