Книга Дом сна - Джонатан Коу

Затем он вставил пустую страницу и напечатал счет.

ЗА: Рецензию на «Два сапога пара» – 4

590 слова @ 1 фунт за слово = 590 фунтов 0 пенсов

Плюс НДС 17, 5% = 103 фунтов 25 пенсов

Итого = 693 фунтов 25 пенсов

От цифр Терри отвлек шум открывшегося где-то вверху окна. Он повернулся, вытянул шею и понял, что знает это окно. В той комнате он собирался снова побывать, как только представится шанс – в длинной низкой мансарде на четвертом этаже, где он некогда жил и откуда имелся выход прямо на крышу. Кто-то распахнул окно, но Терри не видел, кто. Через секунду из окна то ли что-то вылетело, то ли выбросилось. В первый момент Терри подумал, что это чайка, затем – голубь: белое порхающее пятно на фоне идеальной полуденной голубизны неба. Но если и птица, то она разучилась летать: после недолгого скольжения в воздушных потоках начала падать пологой, сжимающейся спиралью. Когда предмет подлетел ближе, Терри узнал бумажный самолетик – тот на секунду завис у него над головой, потом резко ушел вбок и полетел в сторону моря; описав идеальный полукруг, самолетик снова нацелился на Терри, прямо ему в грудь; наконец, потеряв скорость, нырнул вниз и, проехавшись по клавиатуре, словно то была посадочная полоса, изящно замер у Терри на коленях.

Окно захлопнулось. Терри встал, держа в руке самолетик, прикрыл глаза от солнца и попытался разглядеть фигуру за бликующим стеклом. Но было слишком поздно.

Он разгладил лист бумаги и прочел криво написанное послание: СПРОСИ ЕГО О СТИВЕНЕ УЭББЕ.

5

Долгие ночные беседы с Сарой произвели на Роберта глубочайшее впечатление. С нежностью вспоминая о том, с каким участием она его слушала, о ее тихом грассирующем голосе, когда она рассказывала ему о сокровенном, Роберт неизменно впадал в романтическую кому, из которой, казалось, ему уже не выйти. В ожидании Сары он слонялся по кухне, прятался в коридоре у двери ее комнаты, заглядывал по вечерам в телевизионную, то и дело совершал прогулки вдоль обрыва – в час, когда, по его предположениям, у нее заканчивались занятия; при этом он старательно репетировал радость негаданной встречи. Он покупал ей подарки и почти сразу же выкидывал, считая негодными и недостойными ее; он ежечасно причесывался и брился по два раза на дню (в том числе и ноги, хотя их он брил не ради Сары). Но большую часть дня Роберт просто сидел у себя в комнате в полном безделье и невидяще смотрел на стену; его разум превратился в киноэкран, на котором крутили самые мучительные сцены – вот он гладит ее волосы, вот впервые робко берет ее за руку, вот проводит губами по безупречному изгибу ее уха, вот целует нежный пушок у нее на шее. Много дней Роберт убеждал себя, что во время следующей встречи любовь внезапно и стихийно прорвется неудержимым излиянием чувств.

Имелась, однако, одна сложность. Сара, судя по всему, исчезла. Ни один обитатель дома не помнил, чтобы она появлялась в последнее время, а по словам миссис Шарп, жены смотрителя, ее постель всю минувшую неделю оставалась нетронутой.

Когда утекло восемь дней, Роберт понял, что больше не выдержит: нужно наконец выйти из дому и поискать Сару в студгородке. Однако полтора часа утомительных поисков в библиотеке, Центре искусств и здании студенческого союза не дали ровным счетом ничего, и тогда он сел на автобус до города и отправился в единственное место, куда может забрести студент ненастным субботним утром – в кафе «Валладон». Там Роберт обнаружил лишь одного посетителя, своего старого приятеля Терри – тот сидел в углу, раскидав по столу черновики реферата.

Человек, впервые заглянувший в кафе «Валладон», наивно предполагал увидеть нечто поистине французское и изысканное – сплошь cafi noir и pain au chocolate[10]. Но вместо французской изысканности видел сосновые столы и скамьи, старые молочные бутылки в потеках свечного воска, стены, украшенные старинными навигационными инструментами, да многочисленные ряды книг, купленных на развалах букинистов. Еще посетитель обнаруживал толстые и малосъедобные овсяные лепешки, куски грубого хлеба с ломтями чеддера или жареной ветчины, огромные кружки с черным кофе и сладким фруктовым чаем. Больше всего кафе «Валладон» смахивало на сумрачную пещеру. За стойкой сидел Слаттери, который не спешил обслужить нового посетителя – пока не дочитает фразу в очередном философском трактате. Надо заметить, обычно в кафе протекала куда более напряженная светская и интеллектуальная жизнь, чем та, которую олицетворял сейчас Терри, тощий и бледный студент с серьезным лицом, будущий специалист по кинематографу. При появлении Роберта он поднял взгляд и обозначил приветствие, дернув вверх на три четверти пустой кружкой и пробормотав: «Тебе того же?». После чего вернулся к созерцанию своих бумаг.

В этом семестре Роберт нечасто виделся с Терри и, вернувшись к его столику с полной кружкой, обратил внимание, что выглядит приятель еще болезненней и бледней обычного. Глаза у Терри опухли, он маниакально покрывал строчками листы бумаги, каждые двадцать-тридцать секунд прерываясь на гигантский зевок, отчего вся его жизнедеятельность на мгновение приостанавливалась. Терри, как стало известно Роберту за два года их знакомства, не выносил солнечного света и чувствовал себя комфортно только в трех местах: в кино, в кафе «Валладон» (постоянный полумрак которого полностью его устраивал) и в своей собственной плотно зашторенной комнате, где он проводил большую часть времени, поскольку, как утверждал Терри, на сон ему требовалось не меньше четырнадцати часов, а иначе он не человек. Дело не в том, что сон приносил Терри расслабление, и не в том, что отдых являлся его главной целью. Для Терри процесс сна, по сути, представлял собой еженощное путешествие, и именно этим, возможно, объяснялся его голодный и изможденный взгляд. Ибо Терри одолевали сны – сны, по его утверждениям, воистину райской красоты: о залитых солнцем садах, чудесных пейзажах, божественных пикниках и прекрасных коитусах на лоне природы. В этих сновидениях каким-то образом сочетались восторг физиологии и безгрешная невинность. Терри посещали сны, которые можно было поставить в один ряд с самыми чистыми и идеализированными детскими воспоминаниями, и они превосходили творческие способности самого изобретательного, умелого и усердного фантаста. И сны эти посещали его каждую ночь. Каждую ночь они соблазняли и мучили Терри – это, по крайней мере, ему было известно. Но в то же время он никогда не мог сообщить никаких подробностей, ибо сновидения каждое утро ускользали из его памяти – в те несколько роковых секунд, которые требовались ему, чтобы полностью прийти в сознание. Эти сны были для Терри чем-то вроде наркотика – самой существенной, самой важной, самой ценной частью его жизни: именно поэтому он спал по четырнадцать часов в сутки – чтобы его спящий разум гонялся за ускользающими сновидениями. Но его бесило, что он запоминает только самые дразнящие фрагменты, а потому не может никому рассказать о своих снах или утешиться воспоминанием о них. Правда, время от времени крошечные обрывки и клочки вдруг всплывали на поверхность, и тогда он лихорадочно записывал их на всем, что попадалось под руку, так что нередко конспекты лекций – скажем, о роли женских персонажей в film noir[11]; – перемежались загадочными фразами типа «запах роз; теплое дыхание льва», или «долина; женщина; пух чертополоха», или «обнаженная, запутавшаяся в ветвях грушевого дерева». Но эти записки были очень слабой компенсацией; Терри понимал, что воспоминания – лишь жалкое утешение за ужасное знание о том, что волшебный мир, в который он погружается каждую ночь, никогда не дастся ему в руки.