Книга Свиданий не будет - Фридрих Незнанский

– Понимаю, – кивнул Гордеев. – Мне вспомнился рассказ одного старого писателя. Он сидел. Долго сидел. При Сталине. И однажды свела его судьба с уголовником-интеллектуалом. То есть этот сидел за какие-то экономические преступления. А о том, что такое «экономические преступления при социализме», можно написать трагифарс абсурда. Ну вот… Однажды разговорился уголовник-экономист с писателем и вдруг заявляет: «Если доживу до свободы, все, больше – ни-ни, никаких там махинаций-спекуляций и тому подобного». Писатель на экономиста с удивлением глядит, понять не может: вроде человек серьезный, а кается, будто не с таким же зеком говорит, а с кумом лагерным или с каким другим гражданином начальником.

Экономист понял недоумение писателя и поясняет свое чистосердечное раскаяние. "С большевиками невозможно работать, – говорит. – Нет твердых правил. Ну, представьте (они с писателем, как люди интеллигентные, были друг с другом на «вы»). Сели мы с вами играть в карты, в «очко». Играем. Я, к примеру, шулер. Передернул карты как следует, приготовился выигрывать, а вы в этот момент объявляете: «Играем не до двадцати одного, а до восемнадцати». Ну что ж, согласен. Приготовился я к новым правилам, а вы вновь: «Играем до двадцати трех!» Я опять перегруппировался, а вы… Нет, так играть невозможно! А работать и подавно!

Лида улыбнулась:

– Подходящая притча.

– Еще как! И злободне-е-евная! – кивнул Гордеев. – Если, как вы заметили, власть меняет правила для бизнеса, то бизнес начинает искать доверительных отношений с ней…

– Серая зона! – вздохнула Лида. – Добралась и до папы.

– Ну-ну! Не унывать! – Гордеев приобнял ее за плечи и увел в номер. – Здорово у нас вышло! На балконе обычно о любви говорят, серенады слушают, а мы за политэкономию посткоммунизма принялись!

– Настоящие русские люди!

– Поговорили, Булавинском полюбовались, а теперь пора бы и до вашего дома добраться. А затем приглашаю вас пообедать. Есть в городе своя фирменная кухня?

– Фирменная кухня у моей мамы, но это на той неделе… Можно, наверное, куда-нибудь пойти. Хотя…

Гордеев приложил палец к губам. Одно дело – вести в гостиничном номере общие разговоры о времени и о себе и совсем другое – строить планы на ближайшие часы.

Лида кивнула. Гордеев быстро переложил кое-что из портфеля в чемодан, а из чемодана – в портфель, подхватил Лидино заграничное чудовище, с которого предварительно содрал наконец бумажную упаковку, и они прошли в холл.

– Лифт только наверх, – безразлично сказала дежурная по этажу. Их должность устояла даже в экономических штормах эпохи. – Лестница там.

Пришлось идти по лестнице.

Вдруг они услышали цоканье каблуков, а между вторым и третьим этажом увидели поднимающуюся им навстречу девушку ростом под стать Лиде, в длинном, но открытом платье и в босоножках на высоченных шпильках.

– Лидуха! – воскликнула девушка. – Ты что это делаешь в наших краях?

– Танча?! – Лида удивилась, пожалуй, посильнее.

– Ага! На каникулы приехала?

– На каникулы. А…

– А я здесь работаю. Фирма наша два номера арендует на третьем этаже. Зайдешь? – Гордеева эта девушка, которая в его реестре женской красоты прошла бы по разряду «смазливых», казалось, не замечает. – Посидим-поболтаем, кофейку попьем, расскажешь, как там, в столице… – Она наконец посмотрела на господина адвоката – темные глаза, очи черные, внимательные. – С молодым человеком своим познакомишь.

– Это Юрий Петрович, – сказала Лида. – А это моя бывшая одноклассница Таня.

Гордеев и гостиничная дива обменялись пристальными взглядами.

– Сейчас нам некогда, – развела руками Лида. – Может, позже как-нибудь. Я ведь на все лето приехала.

– Телефон у тебя тот же? – спросила Таня-Танча.

– Тот же.

– А моим так и не поставили. – Разговорчивая девица, вероятно природная брюнетка, привычно, как видно играя, поправила свои роскошные волосы, умело выкрашенные в светло-русый цвет. – Так что пользуюсь мобильным, – прибавила она вроде не хвастаясь, но со значением.

– Значит, и сюда добралась цивилизация! – с наигранным восторгом произнес Гордеев.

– А то! – Владелица новейшего средства связи выставила из разлетающихся складок платья на ступеньку рядом с Гордеевым свою длинную загорелую ногу, гладкую, как отполированная.

– Ну до свидания, Таня! – Лида заторопилась вниз, Гордеев – следом.

– Пока.

– Это наша классная знаменитость, – объяснила Лида, когда они вышли из лестничной шахты в холл. – Таня Вершкова. Она в десятом классе участвовала в областном конкурсе красоты и заняла первое место. Куда-то уезжала, то ли в Москву, то ли даже за рубеж, вроде у нее был контракт фотомодели… Потом вернулась. Интересная девочка. – Лида фыркнула. – А прозвище у нее откуда-то взялось смешное – мне ребята из нашего класса рассказывали – Джуси Фрут. Представляете, королева красоты – и какая-то жвачка.

– Бывает, – протянул Гордеев, проходя вслед за Лидой через вертящуюся входную дверь на улицу.

Обвел глазами площадь, набережную, высокие деревья с яркими, еще не изъеденными летом листьями.

– Красота. – Хмыкнул: – И при этом, как вы изволили выразиться, серая зона.

Глава 9. ТАМ, ГДЕ ЧИСТО, – СВЕТЛО

– Пусть глядит в оба, – сказал он угрюмо.

Э. Хемингуэй. Отцы и дети

Вновь Гордеев тащился по Булавинску с чемоданом, правда, на этом, так сказать, переходе только с одним. Андреевы тоже жили в старой части города, и, как заметила Лида, шагать до ближайшей автобусной остановки было почти столько же, сколько до самого дома.

Действительно, вновь идя живописными переулками, они вышли на довольно широкую улицу, застроенную, судя по домам, в тридцатые – пятидесятые годы.

– Это наш проспект Независимости, – сказала Лида. – Замечательная трасса. До семнадцатого года называлась Александровским проспектом, потом – не очень долго – улицей товарища Троцкого, затем Красных Партизан, в тридцать девятом году переименовали в проспект Сталина…

– А потом?

– Потом она стала проспект Семилетки, после снятия Хрущева – проспектом Октябрьской Революции и вот теперь, уже несколько лет, – проспект Независимости.

– Ждете новых переименований?

– Я хотела бы одного, последнего. Пусть к нему возвратится первоначальное название. Император Александр Третий, в память о котором проспект назвали, был не самым плохим правителем в нашей истории. Во всяком случае, ему было бы трудно понять, почему это улица называется – «Независимости». От чего? От кого? Чьей независимости – России? Здорово!

– Наверное, мы теперь независимы от обязательств перед бывшими союзными республиками? – полушутливо предположил Гордеев.