Книга (Не) в кадре - Алекс Джиллиан

недовольство, словно его выдернули с особо важного задания и засунули в жопу мира, чтобы решать проблемы какого-то рядового репортеришки.

— Как вы себя чувствуете, Максим? — неожиданно справляется о моем здоровье майор Никитин.

— Терпимо, — озадаченно сдвигаю брови к переносице и морщусь от боли. Свежий шрам, пропахавший мою физиономию от правого виска до скулы, дает о себе знать при малейшем движении лицевых мышц. — Можно узнать, чем я заинтересовал службу безопасности?

— Вы помните, как попали в Тегеран? — проигнорировав мой вопрос, Никитин задает свой, который, по всей вероятности, считает важнее.

— Меня эвакуировали из окрестностей столицы Йемена, — выдаю единственную версию, которая у меня есть.

— Это не так, — возражает Никитин. — Вас доставили сюда из госпиталя городка Самита, находящегося в провинции Джизан. Вы знаете, где это?

— Территория Саудовской Аравии, граничащей с Йеменом, — быстро отвечаю я, не имея ни малейшего понятия для каких целей меня транспортировали из одной страну в другую, а потом в третью. — Объясните, что происходит, майор?

— Что вы делали в Йемене, Максим? — он продолжает допрос, уходя от прямых ответов.

— Я — аккредитованный фоторепортер и выполнял журналистское задание вместе со своей съёмочной группой. Мы должны были снимать репортаж о продвижении гуманитарной колонны и доставке груза в Сану.

— Чье задание?

— Magnum Photo совместно с французским BBC News.

— Как давно Люк Пикард и Рауль Девиль работают на BBC?

— Полгода, — поковырявшись в памяти, отвечаю я. — Может, чуть больше. Они не пострадали? — горло перехватывает от волнения, за грудиной саднит, словно чертов осколок все еще торчит в паре миллиметрах от сердца.

— Ваши коллеги сейчас находятся на лечении в Джизане, их жизни ничего не угрожает, — Никитин делает паузу, позволив мне выдохнуть и переварить информацию. Вопросов по-прежнему до хрена, но парни живы — это главное. — Вероятно, им придется там задержаться, — продолжает майор, не сводя с меня препарирующего взгляда. — У службы внешней разведки Эл-Рияда есть вопросы к вашим друзьям.

— Какие вопросы? — прочистив горло, напряженно уточняю я.

Это какой-то бред. Каким боком разведка Саудовской Аравии имеет отношение к гуманитарному грузу из Франции? Разумеется, я в курсе, что конфликт между саудитами и йеменскими хуситами тянется не одно десятилетие, но причем тут наша съёмочная группа? Мы сопровождали грузовики с продуктами питания и медикаментами в голодающую страну, а не колонну с боеприпасами для военных Йемена.

— Мне неизвестно в чем конкретно их обвиняют. Пикард и Девиль — французские поданные. Пусть ими занимаются соответствующие спецслужбы. Моя первостепенная задача — вы, Максим, и ваша безопасность. — заявляет Никитин. — Не думайте, что было легко договориться со службами Эр-Рияда о вашей депортации в Иран. Пришлось задействовать ГРУ[9].

— С чего вдруг такая повышенная забота о моей скромной персоне со стороны российских спецслужб? — я недоверчиво прищуриваюсь, снова тревожа свежие швы, наложенные на правую сторону лица.

— У вас весьма влиятельные покровители, Максим.

— Это какая-то ошибка, — скептически усмехнувшись, я отрицаю нелепое заявление.

— Ошибка исключена, — глядя на меня исподлобья, утверждает майор.

Пульсация в башке усиливается, в мыслях — полнейший кавардак. У меня нет и никогда не было никаких связей в органах. За три года я всего два раза появлялся в Москве и общался исключительно с членами семьи. Поэтому то, что говорит Никитин, звучит как полнейший абсурд.

— Кто? — сглотнув вязкую слюну, пытаюсь прояснить, о каких высокопоставленных покровителях речь.

— Ответы на подобные вопросы не входят в зону моей компетенции. Я всего лишь выполняю приказ.

Никитин переводит взгляд на свой телефон, где высвечивается входящее сообщение. Прочитав послание, майор меняется в лице и переключает свое внимание на меня. Смотрит изучающе и с особым пристрастием.

— Завтра вас доставят медицинским спецбортом в Бурденко[10]. Лечение продолжите там. Доктор Чамран подготовит вас к перелету.

— Я под подозрением?

— Нет, — отрицательно качает головой Никитин, но я склонен придерживаться другого мнения.

— Место моей постоянной работы — Париж. Я могу продолжить лечением там.

— Вы вернетесь туда, как только выпишитесь из Бурденко.

— Я могу отказаться?

— Нет, — ледяная улыбка приподнимает уголки мясистых губ.

— А получить свой телефон?

— Ваш телефон и все материалы изъяты во время эвакуации в Джизан. Боюсь, что вернуть их не получится.

— Мне нужно связаться с офисом агентства и сообщить о случившемся, — настаиваю я.

— Они в курсе. Вам предоставлен бессрочный отпуск до конца реабилитации. — Майор резко поднимается, окидывая меня нечитаемым взглядом. — Всего доброго, Максим. Желаю вам легкого полета и скорейшего выздоровления.

Перелет я переношу сносно, пребывая в каком-то коматозном состоянии, блуждая между сном и явью. Перед посадкой в самолет, куда меня как немощного инвалида загрузили на носилках, молчаливая медсестра в хиджабе вколола мне лошадиную дозу снотворного. Подозреваю, что в шприце было что-то еще, влияющее на когнитивные способности. Мои эмоции словно приглушены, реакции заторможены, в мыслях штиль и пустота.

До Бурденко меня доставляют на вертолете, как важную, мать его, персону. Размещают в отдельной палате. Безучастно отмечаю, что конвоя за дверью нет. Не понимаю хорошо это или плохо. Мне все равно.

Пытаюсь сфокусироваться на какой-нибудь четкой мысли, но ни черта не выходит. Снова погружаюсь в полудрему, равнодушно наблюдая за суетящимися вокруг меня медиками в белых халатах. Они о чем-то оживленно переговариваются, проводя с моим телом безболезненные манипуляции.

Я не понимаю ни слова. Голоса доносятся до моего сознания сквозь белый шум, перекрывающий все остальные чувства. Безразлично предполагаю, что меня скорее всего накачали седативными препаратами, снижающими активность центральной нервной системы.

Очередное обследование длится около часа. Лица врачей сосредоточенные и серьезные, а у двух смазливых медсестричек — откровенно заинтересованные. Теряюсь в догадках — зачем мне целых две и орава врачей? Что за расточительство? Других пациентом что ли нет?

Медсестры резвой стайкой кружат вокруг меня, то заботливо поправляя подушку, то предлагая попить воды, то принести ужин. Благо, что не утку под зад. Такого позора я бы не пережил даже под воздействием седативных лекарств. Кажется, даже в образе мумии со шрамом я не утратил привлекательность для женского пола. Меня это ничуть не радует. Мне абсолютно похуй.

Когда консилиум в моей палате, наконец, заканчивается, и вся процессия в белом дружно вываливается за дверь, я с облегчением проваливаюсь в глубокий сон, наполненный разрозненными образами разрывающихся снарядов и отчаянными воплями раненных, зовущих на помощь. На зубах хрустит черный песок, надо мной склоняется окровавленное лицо Люка, горячие густые капли капают мне прямо в глаза, застилая обзор. Он что-то кричит, но его слова растворяются в оглушительном гуле творящегося вокруг хаоса.

А потом все резко обрывается, и я переношусь домой, где, стоя у окна с чашкой горячего кофе наблюдаю за копошащейся в своих клумбах Варькой. Льющиеся сквозь стекло утренние