Книга Дьяволы и святые - Жан-Батист Андреа

той девочке.

— Чтобы помочь или чтобы показать, как хорошо ты играешь? Чтобы помочь или чтобы переступить грань запретного? С первого же дня я твержу тебе остерегаться греха гордыни. Я повидал множество молодых людей вроде тебя, из хороших семей, которые попадали в приют подростками и думали, будто им все позволено, раз они выберутся отсюда в скором времени, раз у них хватает наглости.

— Клянусь, я никогда больше не притронусь к вашему пианино. Я не знал, что оно настолько важно для вас.

— Это не мое пианино, оно досталось мне от отца Пуига. Самое обыкновенное пианино. Я даже играть не умею. Но для тебя этот инструмент — искушение из прошлой жизни. А та жизнь кончилась. Здесь, «На Границе», мы готовим будущее.

— Вы мне не отец! — крикнул я.

Сенак кивнул — думаю, он уже давно ждал этих слов.

— Отец, Джозеф, я твой отец. Видишь, ты называешь меня так каждый день, сам тому не веря. Я — твой отец, и этой властью наделило меня государство. Я — твой отец, благодаря миссии, вверенной первому из апостолов Господом нашим Иисусом Христом много веков назад. Как и он, я понимаю твое отчаяние. Как и он, я разрушу храм и построю вместо него новый. Моя задача не нравиться тебе, а построить тебя заново. — Сенак обошел стол. — Встань на колени, грешник.

— Я думал, вы собирались меня построить.

Он схватил меня за шею. Сенак не был высок или молод, однако в нем таилась невероятная сила.

— Вместе мы попросим Господа указать нам путь и покаемся в грехах. «Confiteor Deo omnipotenti…»[11]

Я рухнул на колени. Я искал в себе гнев, который столько раз спасал и защищал меня. Напрасно. Внутри было лишь необъятное белое эхо.

— Mea culpa, — шептал Сенак, — mea culpa, mea maxima culpa…[12]

Он изо всех сил давил мне на голову, заставляя смотреть грешными глазами в пол и на сложенные ладони. В тот момент, глядя на собственные руки, я увидел знак. Знак, который до сих пор позволяет мне узнать сироту в толпе, среди ночи, в мгновение ока распознать брата среди тысячи. Простая деталь.

— «…Еt dimissis paccatis nostris, parducat nos ad vitam aeternam»[13]. Аминь. Пока с почтой не закончишь, спать не пойдешь.

Простая деталь. Крошечная, незаметная.

У всех сирот дрожат руки.

В полночь я все еще печатал одеревеневшими пальцами «с уважением» и «брат во Христе».

Я не верю в чудеса, но иногда приходится признать очевидное. К часу ночи я решил сделать перерыв. Потягиваясь, я вдруг увидел рядом с драгоценной орнитологией забытый том энциклопедии — тоже сироту.

Чудо состояло не в том, что я взял книгу в руки. Безродный спросил, кто такая Тереза, которой Бетховен посвятил двадцать четвертую сонату, и я собирался это узнать. Я проверил коридор — никого. Книга оказалась внушительной, до сих пор я ощущаю ее вес в руках — удивительно, насколько тяжелой может быть жизнь между «А» и «М». В приюте нам рассказывали о целой толпе Терез: Тереза из Лизьё, Тереза Авильская — в этом имени явно было что-то святое, но, похоже, ни одна из них не была знакома с Бетховеном и не любила музыку. Глянув иллюстрации и фотографии в энциклопедии, я убедился, что в статье о Людвиге не упоминалось ни одной Терезы.

Послышался шум шагов. Я испугался и хотел убрать энциклопедию, но руки не слушались, одеревенев после часов печатания. Вместо того, чтобы скользнуть в привычное место, срез ударился о книжную полку и отскочил. Расправив крылья кожаного переплета, книга упала страницами на пол. Замерев от ужаса, я прислушался. Никто не вошел, шаги утихли. Может, Лягух совершал обход. А может, одной из сестер овладели сомнения, погнав ее к церкви, где с ними расправится ледяной холод. Я выждал прилично, не пошевелив и пальцем, а потом поднял книгу.

Она открылась на случайной странице.

Для тех, кто верит в случай. Однако с той ночи я больше в него не верил.

~

Бывают дни, когда я устаю, когда пальцы тяжелеют, когда больше не могу играть, когда думаю: «К чему все это? Она не придет». Тогда я чувствую себя трусом. Столькие до меня джазовыми ночами уже испытывали подобное, когда медные трубы оттягивают наступление рассвета — в Париже, в Чикаго, в Йоханнесбурге, в притонах, пригородах, подвалах, чопорных церквях, где даже мертвым холодно. Пальцы на клавишах, клапанах, струнах, органе, контрабасе, саксофоне, белые пальцы, черные пальцы — тысячи пальцев куют музыку, чтобы прогнать тишину.

В такие дни я думаю о Дозоре, и к рукам возвращается прежняя красота, полная рвения и молодости. Я член тайного общества — настолько тайного, что в лучшие времена в него входило лишь семь человек. И я не говорю о детских заговорах, выдуманных ради игры. Дозор действительно спас еще не до конца повзрослевших мужчин.

— Тебе в прошлый раз мало было?

Десятого августа тысяча девятьсот шестьдесят девятого Синатра погрозил кулаком, едва я приподнял люк, ведущий на крышу. Вместе с Эдисоном, Безродным и Пронырой они уселись вокруг драгоценного приемника. Проныра тут же выключил радио, однако я успел расслышать голос. Скоро я привыкну к его чарующей интонации, преодолевающей горы и долины. Я узнаю, что даже у ангелов может быть испанский акцент.

Все четверо вытаращились еще сильнее, когда за моей спиной показался Момо.

— Мы хотим вступить в Дозор.

— Отказано, — сказал Проныра и повернулся к Синатре: — Давай, задай им трепку, чтобы лучше дошло.

Синатра подошел и замер, когда увидел, что я не двигаюсь с места. Он достаточно дрался в своей жизни и понимал, что настолько спокойными бывают лишь вооруженные люди. И он был прав. Когда я сунул руку в карман, Синатра отпрянул, ожидая увидеть нож. Однако я достал лист бумаги.

— Это страница из энциклопедии аббата. Если он увидит, что я ее вырвал, мне конец.

Проныра пожал плечами:

— Мест нет. Какая-то страница из словаря ничего не изменит.

— Это не какая-то страница из словаря. Это самая главная страница вообще. Единственная вещь, которую нужно узнать из всей энциклопедии.

Стараясь выглядеть непринужденно, я дрожащими пальцами развернул лист бумаги. Такие вещи невозможно держать в руках и не вспотеть. Все четверо затаили дыхание — обычно так встречают мою игру Бетховена.

Страница начиналась со слова «Вулканология»: «комплексная научная дисциплина, изучающая причины образования вулканов, продукты извержения, строение и т. п.». Надо сказать, ребятам было совершенно плевать на вулканологию. Они уже пялились на следующее слово: «Вульва», под которым красовалась огромная черно-белая иллюстрация в четверть страницы, отданной исключительно под