Книга Смерть в губернском театре - Игорь Евдокимов

к Бетси Костышевой. С одной стороны, Константин почувствовал облегчение, что не ему придется обыскивать квартиру подруги Руднева. С другой – доверять такое дело Шалыгину, с его ужасными манерами и отсутствием профессионализма, было неразумно, поэтому Черкасову удалось уговорить коллегу взять с собой Гороховского. Сам же коллежский регистратор отправился к Аграфене Игоревне.

Неожиданностью для Константина стало то, что мать и дочь Остаповы жили в не самом благополучном районе города, в конце Шатальной улицы. Когда Аграфена Игоревна вышла к калитке, чтобы встретить коллежского регистратора и приданных ему для обыска полицейских, Черкасов был готов провалиться под землю от стыда. Остапова ничем не выдала своего недовольства, напротив, оставалась как всегда вежлива и приветлива.

– Конечно, голубчик. Если это нужно, дабы поймать душегуба, что посмел забрать у нас Танечку и Григория Никифоровича – делайте, что требуется.

– Благодарю, – благодарно кивнул Черкасов. – Не подскажете, куда делась ваша дочь?

– Да вон она уже, возвращается с прогулки, – указала ему за спину Аграфена Игоревна. Марья, сменившее всегдашнее зеленое платье на более старомодное коричневое, действительно как раз показалась из-за дома. Девушку сопровождал очаровательный лопоухий щенок с толстыми мохнатыми лапами.

– Они ходят прогуливаться в рощу за домом, – пояснила Остапова.

Константин попросил Аграфену Игоревну и Марью подождать с ним на крыльце, пока сотрудники проводили обыск. Дамы уселись на скамейку. Старшая Остапова, несмотря на внешнее благодушие, настороженно поглядывала на снующих туда-сюда полицейских, будто беспокоилась о наводимом беспорядке. Марья же просто держала щенка на руках – барбос занимал ее куда больше, чем заявившиеся незнакомцы.

Черкасов обратил внимание, что дом актрис выглядел самым приличным на улице – опрятный, свежеокрашенный, с маленьким садом на задах, поддерживаемом в идеальном порядке. За садом виднелась еще одна калитка, выходящая в рощицу, а дальше, в полуверсте, начинался обрыв над рекой. Домик выглядел излишне скромно и казался слишком маленьким для двух женщин, тем более на окраинной улице. Этими наблюдениями коллежский регистратор и поделился с Остаповой.

– О, когда-то мы жили на Лисиной улице, близко к Большой Саратовской, – с застарелой печалью ответила Аграфена Игоревна. – Но тогда я была молода и успешна в старом театре, да и супруг мой еще был жив. А дальше… История не оригинальна и знакома даже такому молодому человеку, как вы. От Николая остались долги, я, увы, перестала получать главные роли. Старый дом мы содержать оказались не в силах…

– И не боязно вам вдвоем тут жить?

– Публика тут, конечно, не самая благонравная, – улыбнулась Аграфена Игоревна. – Но нас все знают и уважают. Присматривают даже, сердечные, чтобы пришлым в обиду не дали. К тому же жил у нас пес, Дунька. Дунай. Настоящий волкодав. Да только вот издох недели две как. Старый был, болел. Марья вот нового нянчит, но пока подрастет…

– Быстро подрастет, маменька, – успокаивающе положила ей на плечо руку дочь. – Будет еще более верным защитником.

– Скажите, Аграфена Игоревна, – сменил тему Константин. – А вы не думали на досуге, кто же все-таки мог желать зла Татьяне?

– Танечка была практически святой, господин Черкасов, – ответила Остапова. – Вопреки здравому смыслу, именно у таких людей часто бывают враги и завистники. Таня относилась к сорту очень тихих, добрых и светлых людей. А театральное закулисье – не место для таких. У нас, знаете ли, все больше зависть и двуличие в чести. Теперь-то я могу говорить это не таясь, после стольких лет. Сама такой была. Сейчас стыдно даже немного. Но театральные интриги – это одно. Чтобы кто-то решился на убийство – для меня немыслимо.

– Но может быть вспомните все-таки конфликт какой-то…

– Сурин за ней хвостиком вился… – актриса увидела, как Константин кивнул. – Но это, вижу, вы и без меня выяснили. Селезнев, упокой Господи его душу грешную, с ней ссорился постоянно, хотя они практически партнерами были в некоторых сценах. Но вот… – она замялась.

– Что? Не томите, Аграфена Игоревна, ей это уже не повредит!

– Ей-то нет, – согласилась Остапова. – Танечке уже ничего не повредит. А вот… Смотрите, за исключением моего собственного опыта у меня никаких доказательств нет, но… Они с Бетси Костышевой казались лучшими подругами. Обе приезжие, одного возраста, почти всегда неразлучны. Но по характеру сложно представить более непохожих девушек. Танечка спокойная, рассудительная. Бетси – яркая, эмоциональная. И себе на уме. Напомнила мне меня в молодости. И думается мне, что она Таню побаивалась.

– Побаивалась? – не понял Черкасов. – В каком смысле?

– Бетси приехала в театр Прянишникова для того, чтобы стать примой, самой яркой актрисой, собрать приличную критику, заработать репутацию – и перебраться в театр побольше уже с таким багажом. В Самаре она оставалась одной из многих, здесь же на конкуренцию не рассчитывала. Но появилась Таня. У нее был настоящий талант, господин Черкасов. Бетси в роли Любви Гордеевны, девушки скромной и тихой, все равно выдавала нотки своего неуместного кокетства. А Танечка просто растворялась в роли веселой вдовы, с которой у нее не было ничего общего. Бетси это видела – такое невозможно не заметить…

Аграфена Игоревна замолчала, грустно глядя перед собой. Казалось, поток мыслей унес ее куда-то далеко, в прошлое, одновременно притягательное и горькое. Марья уловила материнское настроение, и приобняла ее за плечи. Пожилая актриса встрепенулась и благодарно посмотрела на дочь. Затем она перевела взгляд на Черкасова.

– Да простит меня Господь за такие слова, но да, Константин Андреевич, я уверена, что Бетси Костышева далеко не столь опечалена гибелью подруги, как хотела бы это показать. Таня могла, сама того не желая, стать для нее соперницей и забрать все, ради чего Елизавета приехала в наш город.

***

Учебный день в гимназии закончился. Одни ученики, разобрав с вешалок единообразные шинели, разошлись по домам. Кто-то сделал это даже в сопровождении родительских слуг, присланных присмотреть за хозяйскими чадами. Другим далеко ходить не требовалось – достаточно было просто пересечь двор и разойтись по комнатам пансиона. Примеру подопечных последовали и учителя.

Павел спустился по лестнице, намереваясь отправиться к себе на Стрелецкую, когда его перехватил суровый Цербер гимназии, классный надзиратель Владимир Амплеевич. Нового учителя он почитал излишне либеральным и на дух не переносил, поэтому просто буркнул «Вам передали», оставил Рудневу записку и исчез в своей каморке.

От бумаги слабо пахло знакомыми духами. Их аромат Павел определил бы из тысяч. Записку оставила Бетси. Чувствуя, как быстрее забилось сердце, учитель развернул листок бумаги. Но улыбка быстро сошла с его лица, уступив место обеспокоенности. Сжав в руке трость, он поспешно шагнул на улицу.

В доме, где снимала комнаты Бетси, его