Книга Спаситель и сын. Сезон 2 - Мари-Од Мюрай

— И Сэмми тоже предложил тебе встречаться? — высказал предположение Спаситель, не сомневаясь в привлекательности Эллы.

— Ага, как же! — фыркнула Элла. — Сэмми — это Саманта, она девочка. Учительница приняла меня за мальчика!

— А ты вот так и одеваешься, когда ходишь в школу?

— Не совсем. Это я…

Ответ повис в воздухе, и лицо девочки порозовело, словно роза раскрыла лепестки. Спаситель понял, что переодевание в мальчика предназначено для него одного.

— И вот что еще я хотела вам рассказать. На латыни я познакомилась с девочкой из параллельного класса «Б» — у нас с ними совместный урок. Вы ее знаете, с Алисой Рошто.

Спаситель пробормотал привычное «так-так-так», давая себе время подумать, стоит ли подтверждать, что он знает Алису, дочку Луизы Рошто, молодой женщины, с которой они собирались в скором времени начать совместную жизнь.

— Вы же друг ее мамы, — настаивала Элла.

— Не перешагивай границу ЛЖ.

— ЛЖ?

— Личной жизни.

Это было напоминание: здесь они занимаются психотерапией, лечением, их беседы вовсе не дружеская болтовня о чем попало. Элла немного обиделась, насупилась, но все-таки вскоре заговорила:

— В любом случае мне эта девочка не понравилась. Мне никто не нравится из тех, кто занимается латынью. Они смеются над учительницей у нее за спиной.

— Если я правильно запомнил, это та самая учительница, которая в прошлом году наводила на тебя ужас.

Элла однажды во время урока латыни чуть в обморок не упала от страха. Из-за таких истерических реакций школьная медсестра и заподозрила у нее школьную фобию.

— А теперь я обожаю мадам Нозьер, — восторженно объявила Элла.

— Так зовут вашу латинистку?

— Да. Она замечательная. Она так рассказывает про Древний Рим! А когда говорила про смерть Цицерона, я даже заплакала, ведь ему отрубили правую руку и голову! А девчонки надо мной смеялись. Кое-кто с тех пор меня дразнит, называют «Не ква».

— Почему «Не ква»?

— Шутка такая. Из-за хита «Цицерон не квадрат»[3]. Иду, а они шипят у меня за спиной: «Не ква, Не ква». Они подлые.

Элла передернула плечами, отряхиваясь от девчоночьей подлости. Лицо у нее стало грустным. Начавшийся учебный год сулил ей мало хорошего. Но в следующую минуту она расцвела улыбкой: детская переменчивость настроений ее еще не покинула.

— Я хотела показать вам свой роман!

— Тот, что читала в приемной?

— Нет, я читала «Франсуа-найденыша», которого вы мне подарили. Помните, да? Вы мне сказали, что, когда были подростком, любили эту книгу, а ребята смеялись и говорили, что у вас девчоночьи вкусы. — Элла помолчала и выпустила заготовленную стрелу. — Это вы говорили не о личной жизни, нет?

— О личной. Но как психолог я небезгрешен.

— Что это значит?

— Это значит, что я могу ошибаться. И ошибаюсь. Так что извини меня, пожалуйста.

Сердце у Эллы подпрыгнуло. Ее психолог был не только самым красивым на Земле чернокожим, он был еще и самым симпатичным на Земле взрослым (ex aequo[4], как мадам Нозьер). Пока они говорили, Элла все рылась у себя в рюкзаке и, наконец, извлекла из него потрепанную тетрадь. В летние каникулы она начала писать роман и написала уже тридцать страниц.

— И что дальше будет, у меня тоже полно идей.

Элла протянула тетрадь Спасителю, и он прочитал на обложке: «Незнам. Роман Эллиота Кюипенса».

— Можно посмотреть?

— Я вам его оставлю, специально для вас принесла. Не обращайте внимания на ошибки. Конечно, чувствуется влияние «Франсуа-найденыша», но я ничего не списывала.

Спаситель всеми силами сохранял бесстрастное выражение лица, а сам таял от умиления: как же девчушка старалась! Писала красиво, разборчиво, главу за главой. На тридцати страницах их получилось целых двенадцать.

— Я не могу оставить у себя твой роман, — сказал Спаситель, возвращая Элле тетрадь.

— Личная жизнь, — обреченно поставила диагноз девочка.

— Нет. Тебе нужно дописать историю до конца. Тогда и поймешь, что с ней делать дальше. Стивен Кинг сказал: «Пишите, заперев дверь. Когда будете перечитывать, откройте». Сейчас ты пишешь, это твоя тайна. Когда закончишь, тебе понадобятся читатели. И я могу стать одним из них.

Психолог не должен общаться с пациентом за пределами кабинета, но Сент-Ив вышел за профессиональные рамки. Элла начинала писать всерьез и нуждалась в поддержке.

— Эллиот Кюипенс — твой псевдоним?

— Это мое имя. Так я зову себя в душе, в своих мыслях, — с горячностью сказала Элла.

— Так-так-так.

— И здесь, когда я у вас, мне бы тоже хотелось быть Эллиотом. Если можно.

Спаситель сделал вид, что не понял, и переспросил:

— Как это?

Краска залила щеки Эллы, глаза увлажнились. Сент-Иву было больно смотреть, как она волнуется, но он запретил себе спешить ей на помощь.

— Здесь, — заговорила она, с трудом выдавливая из себя слова. — Здесь… если можно… вы могли бы… называть меня Эллиот?

Сказать «нет» было бы слишком жестоко. Сказать «да» значило бы потакать ее фантазии о смене пола.

— Я подумаю, хорошо? Увидимся в следующий понедельник в шесть?

Элла подняла голову и с шумом выдохнула воздух, словно вынырнула из глубокой воды.

— Да!

Сент-Ив проводил девочку по коридору до парадной двери, что делал не часто — обычно пациенты уходили самостоятельно. Взявшись за ручку, он сказал самым непринужденным тоном:

— До понедельника, Эллиот!

И в благодарность получил счастливую улыбку. Элла-Эллиот проскользнула в открытую дверь. Сент-Ив медленным шагом вернулся к себе в кабинет.

Небезгрешный психолог. Да. Именно таким он и был.

Сент-Ив сдвинул рукав рубашки и взглянул на ручные часы. Десять свободных минут до следующей консультации. Раз так, он открыл запертую на два поворота ключа дверь, которая отделяла профессиональную жизнь от личной.

По другую сторону двери в просторной кухне, освещенной лучами заходящего солнца, сидел мальчик и набирал сообщение на стареньком мобильнике.

— Лазарь! Я же просил тебя оставить в покое мою «нокию», — упрекнул его отец.

— Тогда купи мне мобильник, — отозвался сын, нажимая не по одному разу на залипающие кнопки.