Книга Sиликоновые горы - Маша Царева

Мать с аккуратной прической, похожей на свежевыпеченный витиеватый калач (в голове не укладывается – ей приходилось вставать в половину седьмого утра, чтобы соорудить из своих волос такую безвкусицу), в отглаженной юбке миди и немодной старенькой блузочке. И отец в застиранной клетчатой рубахе, который только и знал, что усесться с газетой «Советский спорт» перед телевизором и тупо переключать его с канала на канал, пока не уснет.

«Алисочка, не ходи так быстро, это некрасиво. Алисочка, приличные девушки не матерятся. Алисочка, держи спину прямо. Алисочка, пиво – не для дам. Алисочка, какую ужасную музыку ты слушаешь…»

Б-р-р, до сих пор передергиваюсь, если меня так называют – Алисочка.

Неудивительно, что с такими, до тошнотворности приличными родителями я с самого детства противопоставляла себя благополучному миру в их понимании этого слова. Игнорировала школу, красила челку в ярко-синий цвет, носила грубые боты и армейские штаны, пила пиво, правда, без особого удовольствия, помногу курила, путалась с кем попало. В тринадцать лет потеряла невинность с помощью подвыпившего дворового хулигана – о, нет! он не был романтическим героем моего сердца, я и тогда цинично называла его «дефлоратор Петя».

Кстати, грубые боты и армейские штаны я ношу до сих пор.

Я бросила школу, недоучившись в последнем классе, – безапелляционно, ни с кем не советуясь, заранее настроившись игнорировать уговоры и снисходительно ухмыляться в ответ на мини-горе родителей.

Мне было восемнадцать с небольшим, когда наши отношения дошли до точки кипения. Наверное, мой детский максимализм проявлялся в жестокости к ближним – сейчас я даже немного жалею о былой резкости. Целыми днями слоняясь по улицам, знакомясь с самыми мутными из возможных персонажей, встречающихся в московских декорациях, напиваясь дешевым шампанским, я возвращалась заполночь домой и уже в прихожей натыкалась на укоризненный взгляд бледной от невольного недосыпа матери. Зябко кутаясь в нелепый выцветший халат, она набирала побольше воздуха и экспрессивным полушепотом принималась читать нотации, знакомые мне назубок. Что я никчемная девица, что сопьюсь и рожу ребенка-урода, что питаюсь, как энергетический вампир, отрицательными эмоциями окружающих и ей стыдно за такую дочь, как я.

Инертно игнорируя ее раздражение, я протискивалась в ванную, слегка толкнув ее плечом.

И вот однажды мать не выдержала, сорвалась. Костлявая, не знающая маникюра пятерня сомкнулась на моем предплечье. Как волейбольный мяч, запущенный мускулистым нападающим, я полетела к противоположной стене, пребольно ударившись. «Проститутка!» – не жалея голоса, констатировала она. Мне было и обидно, и смешно.

В тот день я ушла из дому – как потом выяснилось, навсегда.

У меня был любовник, мелкий бизнесмен, владеющий тремя продуктовыми палатками у ближайшей станции метро. Он-то и помог мне на первых порах. Я сняла комнатку в коммуналке и устроилась продавщицей в овощной ларек.

Вступив в самостоятельную жизнь, как на красивую ковровую дорожку, я наивно думала, что все самое захватывающее ожидает меня впереди, все только начинается. Опьяняющая взрослость непременно превратит жизнь вихрастой московской Золушки в приключенческий роман.

На практике же получилось иначе. Мое существование напоминало бег муравья по ленте Мебиуса. Шли месяцы и годы, а я по-прежнему жила в пятнадцатиметровой комнатенке, пропахшей чужими гороховыми супами (ох уж эти коммунальные кухни!) и ветхостью, работала без удовольствия и перспектив и почти ни о чем не мечтала.

* * *

Противоположный пол вызывал во мне скорее не романтический, а исследовательский интерес. Было время, когда я спала с кем попало. Бас-гитарист никому не известной рок-группы, патлатый уличный художник с Арбата, нервный менеджер среднего звена с подергивающимся от хронического недосыпа веком, героиновый барыга, сосед из дома напротив с дряблым брюхом и подозрительной супругой – я словно специально выбирала экземпляры, будто бы сбежавшие из цирка моральных и физических уродств.

В этот парад мутантов никак не вписывалась моя единственная сентиментальная привязанность.

Моя единственная любовь.

Его звали Георгием, и у него были хитрющие зеленые глаза, нос с горбинкой, циничный юмор, обезоруживающая необыкновенная улыбка и… Да что перечислять, скорее всего, ничего особенного в нем не было, просто включился неизведанный человечеством закон гормонального притяжения, и самостоятельная, лишенная сантиментов девушка превратилась в зомбированную тряпичную куклу. Пяти дней знакомства хватило для того, чтобы каждый из нас, порвав с прошлым, поверил в классическую схему личного счастья, миллион раз описанную в сентиментальных романах. Мы поселились вместе, я бросила работу, и полгода неразбавленного счастья, казалось, пролетели за пять минут.

Мне едва исполнилось двадцать, и я была дура дурой. Абсолютом счастья мне казалось превращение в его дрессированную собачонку, но он, играючи меня приручив, переключился на другой объект – знойную деву с длинными волосами, длинными ногами и длинными ресницами.

С тех пор я ненавижу знойных дев.

Таких в Москве полно. Их беспечный загар, их хищные перламутровые улыбки, их блестящие волосы и без единой морщинки лица. Если бы я точно знала, что меня минует кара правосудия – о, с каким удовольствием я бы запустила в лицо какой-нибудь из них кирпич! Полюбовалась бы, как совершенная кукольная маска превращается в нелепую мешанину плоти, удивленно отхаркивающую фарфоровые коронки.

Георгий привел мою жизнь из феерии разгульного распутства к знаменателю кабальной моногамии. Я смотрела на него – не то с обожанием, не то с удивлением – и думала: ну как я могла прикасаться к чужим телам, как могла принимать пахнущие табаком и мятной жвачкой поцелуи от людей, с которыми у меня едва ли было хоть что-то общее?

Исчезновение Георгия обернулось неожиданным целибатом. Расставшись с любимым мужчиной, мне было бы логично вернуться в привычный омут необременительного разврата. Но… Я не могла, не могла физически решиться на новые отношения – с претензией на серьезность или длиною в одну потную бессонную ночь.

Никогда – ни до, ни после этого печального инцидента – я не чувствовала себя такой оглушающе одинокой.

* * *

У меня есть кожаные мотоциклетные штаны в заклепках и нет мотоцикла.

Штаны я купила в секонд-хенде – потертые, кое-где порванные, навеки пропитавшиеся запахом машинного масла и дорожной пыли, с морщинками чужих путешествий и аварий. Сданный в утиль символ чужой свободы.

Кто-то колесил в этих штанах многие мили, сжимая дрожащими от адреналинового возбуждения коленями мотоцикл. А вот теперь их ношу я, ни разу в жизни не видевшая моря.

Мечта о мотоцикле стала единственный предметом багажа, который я принесла из детства в новую жизнь. Мечта-о-мотоцикле настолько вошла в привычку, что давно стала чертой моего характера.

Когда я впервые увидела фотографию Harley Davidson – в двенадцать, в тринадцать, в четырнадцать лет? Какая, собственно, разница. Всегда равнодушная к тривиальным женским слабостям – туфелькам, стразам, румянам с блестками, шляпам, чулкам, горжеткам, – я позволяла себе единственную мечту из material world.