Книга Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

И все-такиотец Ерм решил разок-другой сходить в старообрядческий храм, помолиться там,приглядеться. Отпросился у наместника на день из Лавры, ни свет ни заря приехална Рогожское кладбище — к началу литургии, а ему на пороге храма суровыебородатые мужики:

— Куды! У насщепоточники в притворе молятся, в храм велено их не пущать!

И у нашегоигумена после этого как-то все стало стремительно меняться, словнопутешествовал он на Рогожское не один день, а семь долгих лет.

Наконец онсказал:

— Все!Старообрядчество выдохлось. Мертвечина. Музей. Дух Святой от них отошел. Я былу них на богослужении. Иерархия у них безблагодатная. Белокриницкая иерархия —сплошной подлог. Таинства — недействительные. Откуда я знаю, глядя на ихдуховенство, что это не ряженые мужики? Надели на себя епитрахиль, поручи, акто их рукополагал, спрашивается, а?

И снял с себястарообрядческий клобук, и лапти выкинул, и включил электричество, и большеникогда не пил сбитень и не ел репу. Он поменял обитель и затворился впровинции, в Свято-Троицком монастыре, взяв с собой Дионисия. Там началаськакая-то совсем другая, новая жизнь. Потому что он вдруг пришел в волнение отвизантийского иконного письма и стал глубоко изучать историю Византии, писанияСвятых Отцов. И сразу надел на себя «мелкую» греческую скуфью, облачился вгреческую рясу с безмерно широкими рукавами, ел смоквы с изюмом, служил поночам в монастырских пещерах литургию по-гречески, а своих послушников поставилосваивать византийские литургические распевы. И все мы, приближенные, сталиподвизаться в древнегреческом, читали Евангелие в оригинале, спрягалитруднопроизносимые греческие глаголы, склоняли на свою сторону существительныеи постигали весь этот могучий умозрительный синтаксис обновленной жизни.

Засыпала я сучебником Соболевского под подушкой…

Доктринанашего игумена была такова: коль скоро мы отступили от своих основ, надовернуться к истокам — назад, к Святым Отцам, к Византии, начать заново и пройтисвой исторический путь, учитывая при этом опыт искушений и соблазнов.

Жиликонописец Ерм в монастыре на горке, которая как нельзя кстати называлась«Афонской», — там для него построили мастерскую, там была у него и келья —прямо в колокольне. И проходить к нему можно было через послушника, которыйстоял у подножья горки на будке и требовал специального разрешения, подписанногоотцом Ермом. Это была аккуратная плотная белая бумажка, размером с визитку, ина ней было выведено образцовым «иконописным» почерком: «Прошу пропустить.Игумен Ерм». И это было начертано с такой великолепной свободой и с такойвластью, что мне казалось — когда я умру, то и самим огненным херувимам,сторожащим рай, и даже апостолу Петру я смогу дерзновенно предъявить это «Прошупропустить. Игумен Ерм», и они пропустят…

И вот я еепотеряла, эту свою охранную грамоту, и пришла в страшное волнение, ибо мнепочудилось, что я теперь никогда не смогу попасть на Афонскою горку, и это —все! Такое отчаянье — я ходила вокруг монастырской стены, взбираясь вокруг нахолмы, и видела и колокольню, и мастерскую, и ели, и столетний дуб, и дажепослушников, но все они были в каком-то отрезанном от меня пространстве, вдругом измеренье — как в него попадешь? В принципе так и было — что общего умонахов с мирскими? У монастыря — с миром?

Тогда ясовершила подлог. Вырезала из писчего листа маленькую бумажку и,потренировавшись немного, старательно начеркала: «Прошу пропустить…». Конечно,при ближайшем рассмотрении можно было бы обнаружить фальшивку — и это заглавное«Пэ» с начальным и верхним завитком смотрелось у меня вульгарно и даже блудно,и «эр», опускавшее витиеватую ножку, делало это весьма развязно, и петелька «у»выглядела очень уж завирально, что уж говорить о подписи. Но от беглого взгляда«будочника» это ускользнуло — он ухватил лишь общий строй и размер букв икротко поклонился: «Проходите». С тех пор я больше не утруждала себя хранениемпропуска, а подмахивала его заново. И когда однажды отец Ерм спросил: «Апропуск-то у вас есть? Еще не истлел?», я со смехом призналась в подделке. Оннахмурился, взял у меня бумажку и долго ее разглядывал, потом хмыкнул и выдалновую, подписанную собственноручно.

Однако этонавело его на мысль, и с этих пор он стал поручать мне отвечать за него написьма, которые приходили в огромном количестве.

— Напишитетам: простите, но нехватка времени не позволяет мне подробно ответить на вашеписьмо. И потом что-нибудь вкратце. А почерк у нас похож.

Так я иотвечала, а он потом бегло прочитывал, кивая…

Как-то раз язасиделась в Москве, и мне очень нужен был его совет. Кто-то ехал в Троицк иобещал передать отцу Ерму мое письмо. Вот я его и написала. А потом, подумав,что мне самой же и придется отвечать на него, тут же настрочила себе почеркомотца Ерма целое послание. «Дорогое, возлюбленное о Христе чадо! К сожалению,нехватка времени не позволяет мне подробно ответить на Ваше письмо. Однако…» Итут я давала себе самой кучу всяких добрых советов, основанных на изреченияхОтцов Церкви. Так ему это и послала. Все советы он потом одобрил. Ипроговорился: его интерес к Византии — не просто так. Логически это должнокончиться его уходом на Афон. Тогда-то мне очень пригодятся эти святоотеческиеизречения, ибо на Афоне у него будет еще меньше времени, чем сейчас, и вряд лион найдет там подходящего писца.

И теперь егогрекофильство, чреватое разлукой, стало звучать почти зловеще. Ну что — уехалчеловек на Афон — это ведь почти то же самое, что он для тебя умер… Япотихоньку и молилась, чтобы Господь его остановил, удержал здесь, в России.Еще бы…

Однажды мы сДионисием вместе приехали из Москвы в Троицк. В Москве лил холодный ливень, а всеверном суровом Троицке нам засияло солнце. И Дионисий сказалмногозначительно:

— Это отецЕрм молится за нас!

Да и вообще,вообще — жизнь наша была похожа на повествования из древнего патерика. Вот отецЕрм как-то раз сказал мне:

— Пойдите влес и найдите там для меня белый гриб.

А я грибыискать не умею! Никогда их не вижу — войду в лес и сразу начинаю плутать всобственных мыслях, и за всю свою жизнь я нашла один-единственный подосиновик,и то потому что он вырос величиной с пенек и я об него просто споткнулась. Атут — пожалуйста, пошла в лес и сразу передо мной чуть ли не на тропинке стоитсебе белый гриб. Я сорвала его и скромно преподнесла авве. И правда — еслислучалось что хорошее, мы верили — это наш духовный отец потрудился, уговорилГоспода. А если происходило нечто дурное, мы знали — это лукавый стараетсяразлучить нас с нашим духовником. Ибо он ненавидит в людях любовь, преданность,верность, старается их рассорить, внести смятение, недоверие, разжечь вражду.

Меж тем отецЕрм упивался своим грекофильством. Все предметы монашеского быта былистилизованы «под греков», а по «Афонской» горке бегали маленькие экзотическиекурочки с петушками, пестренькие, яркие, с хохолками, правда не греческие, акакие-то индийские, что ли, но все же — нездешние, заморские. Словно это уже иесть какая-то южная далекая сторона, богоизбранное истинное отечество души.Конечно, дивные иконы отца Ерма теперь несли на себе черты византийской школы.