Книга О суббота! - Дина Калиновская

— Будет видно, — отвечал он, тоже зная, что придет обязательно.

Он торопился и без промаха возникал на своем пороге, когда Ревекка ногой выталкивала коврики в переднюю.

— А, нагулялся! — Она неприятно смеялась, словно, пока он ходил, узнала про него нечто неблаговидное. Он хватал куски бывшего шерстяного одеяла и тащил их во двор трясти.

Потом бывало так. Он больше никуда не ходил, а садился к приемнику послушать последние известия из Москвы или литературную передачу из Киева. А Рива тем временем особым составом протирала стеклышки серванта, поправляла загнувшуюся салфетку, тыкала шваброй по крашеному полу, заставляла поднимать ноги, и Саул Исаакович скрипел стулом, старался занять как можно меньше места в их небольшой комнате, по которой всегда по утрам гарцевало веселое солнце. Он просматривал сначала «Правду», затем местную газету. Он соображал, какой сегодня будет обед, и не отправиться ли вечером в парк послушать, что люди говорят о политике, или, может быть, просто на трамвайную остановку, чтобы встречать и провожать трамваи.

Так в юности они встречали и провожали поезда на станции, где вся их компания толкалась вечерами, завидуя таинственному счастью едущих.

— Ты слышишь, Суля? У меня новость! И какая! — все-таки упорствовала сестра.

— Ну?

Его не интересовали никакие новости. Даже напротив. Он даже смотрел куда-то в потолок.

— Знаешь, кто приезжает?! Никогда не угадаешь!

— Ну?

— Гриша!

— И еще кто?

Теперь он иронизировал. А между тем его губы сами растянулись к ушам, и знаменитая, почти всеми забытая улыбка, та самая улыбка, ради которой красотки местечка надевали лучшие платья, когда он приходил к ним в палисадник, эта улыбка на уже утратившем мужские решительные оттенки лице приоткрыла другое лицо, лицо человека, твердо знающего, что лучшее — впереди.

«Как редко улыбается мой брат!» — обласкала Саула Исааковича сестра мокрыми от счастливых слез глазами.

— Подожди. — Тут Саул Исаакович вынул из кармана руку и повернутой кверху ладонью начертил перед собой широкий стол, на который младшая сестра должна была выложить всю правду. — Во-первых, откуда ты взяла, что он приезжает, вот что интересно! — Он строго ткнул в невидимый стол пальцем.

— Из его письма, конечно! — Мария Исааковна осторожной рукой пошарила под подушкой и развернула конвертом сложенное письмо. — «Ага! — прочла она. — Значить, не забыла старого бродягу!!! Я зналъ, что не забудешь!» — прочла она и посмотрела, ликуя.

— Он даже не написал: «Здравствуй»? — спросил Саул Исаакович.

— Ты узнаешь его? — спросила сестра.

— На него похоже!

И они расхохотались до слез.

Зазвонил колокол. Это звонил не мусорщик, а дежурный матрос в мореходном училище возвещал начало занятий. Окна училища были все — нараспашку.

— Он поручил своему агенту! — разыскивая по всем карманам носовой платок, визгливо крикнул Саул Исаакович и, не найдя платка, крикнул тоном детства и власти: — Дай мне какую-нибудь тряпку!

— О чем ты плачешь, братик мой! — воскликнула Мария Исааковна. — Она подала ему платочек.

— Он поручил своему агенту! — сморкаясь, возмущался и радовался Саул Исаакович. — Мы думаем, что его уже черви съели, а он, оказывается, поручает что-то своему агенту!

Время трясти ковры проскочило, и незачем было торопиться домой, но Саул Исаакович уже через пять минут был дома.

«Сейчас ты будешь потрясена!» — смеялся он по пути.

— Ты помнишь Гришку Штеймана? — спросил он, представ на кухне.

Рива вылавливала косточки, луковки и морковки из кипящего бульона. Она даже сморщилась от сосредоточенности.

— И — что?

Саул Исаакович помолчал.

— Приезжает! — крикнул он, и Ревекка вздрогнула.

— Поэтому ты не мог вытрясти ковры?

— По-твоему, моя новость не заслуживает внимания?

— Не знаю, — усмехнулась Ревекка. — Кто он мне?

— Так. Хорошо. Дай на дорогу — я поеду к Асе, — заявил Саул Исаакович.

— Зачем тебе Ася?

— Дай шесть копеек и не разговаривай! — скомандовал он.

И то, что он не вышел из себя, и его голос не звякнул, как треснутая чашка, удивило его самого тоже. Рива же повернула голову в его сторону, так далеко в сторону, как только птица может повернуть, как птица, посмотрела на него, не мигая.

— Возьми под салфеткой… — проговорила она.

РАДУЙТЕСЬ!

А тем временем Мария Исааковна, пьяная от счастья и злорадства, собралась к Гришиным братьям. Братьев было двое.

«О, им не слишком понравится, что не они нашли Гришу! Сами за все годы не догадались разыскать его!» — Так думала она, идя к старшему, Моне.

И было так.

— Радуйтесь, вы знаете, кто нашелся?

— Босяк?.. — неуверенно пробормотал Моня. После смерти их отца Моня остался старшим мужчиной в доме. Для воспитания братьев он применял только одно педагогическое средство — старые вожжи. Однажды Гриша после наказания за очередную ночевку в цыганском таборе удрал не снова в табор, не к дяде Исааку, где его любили, не к раввину, у которого он учился, не к начальнику станции, который баловал его катанием на паровозах, а в Турцию. С тех пор они не виделись.

Хрупкая, голубоглазая Монина жена Клара, за целый вечер ни разу не вставшая с кресла, кокетливо наклонила голову и спросила:

— Ты не можешь, Манечка, написать ему, что Наташе двенадцать лет, а Володичке — восемь? Пусть он привезет что-нибудь американское нашим внукам!

Зюня, второй брат, внушил себе, что Гриша, вне сомнения, умер, если столько лет не давал о себе знать.

— Радуйтесь! Вы знаете, кто нашелся?

— Соня! Иди сюда! Пришла Манечка! Она еще что-то ищет и находит! А мы — мы только теряем!

— Ты что-то потерял? — спросила Соня, выйдя из кухни с приветливой милой улыбкой.

— Гриша нашелся!

Зюня поднял брови, как поднимал их, удивляясь, Гриша.

— Какой Гриша?

— Какой?! Не догадываешься? — прошипела она, не в силах простить ему схожести с братом. — Через месяц он будет здесь!

— И что он, миллионер?

— Ты сам у него спросишь.

— Ты думаешь, что открыла Америку? Или я еще до войны не имел его адреса? Прежде чем что-то предпринимать в таком вопросе, стоило посоветоваться с его родными братьями!

Соня поставила на стол чайник, села сама и, разрезая торт (у них в доме всегда имелся торт), примиряющим тоном сказала:

— Боря же… он же на очень ответственной работе…