Книга Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - Найл Фергюсон

Даже для тех членов семьи, которые находились далеко от фронта, война стала тяжелым испытанием. Альфред и его кузины Констанс и Энни — последние внуки Натана — жили в страхе перед немецкими воздушными налетами. По настоянию Альфреда галерею отдела дивидендов в Нью-Корте заложили мешками с песком, чтобы защитить находящееся под ней хранилище слитков, а в углу отдела облигаций ему построили личное убежище. Кроме того, придумали специальную систему, по которой передавались сигналы о воздушных налетах из цеха аффинажа королевского монетного двора (на котором временно производили боеприпасы). Альфред даже приказал протянуть проволочную сетку над крышей своего дома — он надеялся, что сетка поможет удержать падающие бомбы. Военные письма Констанс сестре полны тревожных ссылок на ту же угрозу: «Надеюсь, если прилетят цеппелины, — писала она в январе 1915 г., — пилоты ослепнут и замерзнут [в снегу]… Для нас приготовили подземку… Я не снимаю жемчуга (потому что не хочу потерять их во время бегства), а по ночам держу меховой плащ в ногах кровати, шаль и теплые тапочки, а под рукой — свечи и спички». Даже уехав из Лондона, она была «полна тревожных предчувствий… кажется, что слышишь гул цеппелинов все время вечером и ночью, а с моря постоянно доносятся взрывы и ружейная пальба»[227]. Конечно, такие страхи были несколько преувеличенными, поскольку воздушные бомбежки находились еще в зачаточном состоянии. Альфред умер естественной смертью — через месяц после окончания войны. Констанс дожила до 1931 г.

Тем не менее те, кто оставался дома, старались тоже «что-то сделать» для страны. Уже в сентябре 1914 г. Констанс открыла двери своего дома в Астон-Клинтоне для бельгийских беженцев (которым она читала наставления о греховности немцев и добродетели воздержания от спиртных напитков) и помогала руководить небольшим госпиталем Красного Креста. «Все слуги приспособились к нуждам этого экономного времени, — хвастала она, очевидно не ведая об иронии того, что она переложила жертвы на домашнюю прислугу. — У Лестера не осталось младших лакеев. Их место заняла умная, аккуратная, хорошенькая горничная… В моей гладильной — столовая! Крикетный павильон чаще всего используется… как бильярдная и читальня… Теннисный корт превратился в библиотеку для жителей деревни». Демонстрируя чуть больше самокритики, она даже приветствовала введение продуктовых карточек в 1917 г. «Наверное, будут трудности… в крупных учреждениях и в таких общественных местах, как рестораны и т. д., — задумчиво писала она, — но в таких маленьких (!!) домах, как мой, эксперимент будет весьма любопытным. Ах! Дорогая, какие странные испытания мы проходим!»

Продолжая руководить работой банка, Чарльз служил в комитете Добровольческой бригады по производству боеприпасов и предлагал свои услуги финансового эксперта новому министерству боеприпасов, созданному Ллойд Джорджем. И Альфред направил Ллойд Джорджу петицию, в которой призывал объявить хлопок контрабандой, чтобы не дать ему попасть в Германию. В его усадьбе в Холтоне развернули военный лагерь, а в 1917 г., по его предложению, спилили окружавшую усадьбу буковую рощу, чтобы изготовить рудничные стойки. Во всем ощущалось общее воодушевление в связи с динамичным подходом Ллойд Джорджа к военной экономике. В октябре 1915 г. — больше чем за год до того, как Ллойд Джордж стал премьер-министром, — Констанс осуждала его предшественника Асквита за то, что он «уже исчерпал себя, нисколько не соответствует обстановке! По-моему, нарастает волна гнева против правительства. Если А. суждено подать в отставку, занять его место способен только один человек — Ллойд Джордж». Два месяца спустя она писала: «…нам нужен совершенно другой премьер-министр». И Альфред, судя по всему, стал его преданным сторонником. Джимми, наоборот, сохранял верность Асквиту и принадлежал к кружку друзей, которые окружили его год спустя, сразу после его падения.

Однако то, что члены семьи оказались в разных лагерях, неизбежно возвращало на поверхность прежние вопросы, касавшиеся лояльности и самоидентичности, которые впервые проявились во время объединения Германии. Пять из семи дочерей Майера Карла, выросших во Франкфурте, вышли замуж за уроженцев Франции или Англии: Адель вышла за сына Джеймса Соломона, Эмма за Натти, Лаура Тереза за сына Ната Джеймса Эдуарда, Маргарета за герцога де Грамона, а Берта — за князя Ваграма. Дочь Вильгельма Карла Адельгейд вышла за своего троюродного брата из Франции Эдмонда;

а венский Альберт женился на дочери Альфонса Беттине. В каждом случае лояльность супругов — по крайней мере, с точки зрения места их рождения — принадлежала противоборствующим сторонам. Трудность дополнялась тремя детьми, рожденными в таких браках. В 1907 г. сын Натти Чарльз женился на уроженке Венгрии Рожике фон Вертхаймштайн; три года спустя Мириам, дочь Эдмонда, вышла за своего немецкого родственника, Альберта фон Голдшмидта-Ротшильда; а в 1912 г. сын Альберта Альфонс женился на англичанке (также дальней родственнице) Кларисе Себаг-Монтефиоре. В то время все эти браки имели смысл с точки зрения европейского еврейского «родства» — более того, Мириам и Альберт были двоюродными братом и сестрой (его матерью была Минна фон Ротшильд). Однако в 1914 г. доводы отечества победили доводы родства. Когда началась война, Альберт оставил жену в Париже и вернулся в Германию.

Более того, в обществе росла враждебность по отношению к «врагу», отчего в Лондоне и Париже подозрительными казались даже немецкие фамилии (как в Берлине и Вене — английские и французские). Хотя Ротшильды не следовали примеру английской королевской семьи и не англизировали свою фамилию, звучащую на немецкий лад, один из их клерков по фамилии Шёнфельдер предпочел стать Фэрфилдом, возможно поддавшись давлению своих коллег-«патриотов». В Нью-Корте во время обеденного перерыва стало невозможно разговаривать по-немецки после появления плаката (опубликованного в «Дейли мейл») с призывом «Интернировать их всех!». Уолтер подал в отставку из совета Тринга, где в его отсутствие приняли резолюцию в том же духе. То же самое происходило во Франции, где Ротшильдов обвинили в парламенте в том, что они наживаются на военных неудачах Франции и помогают снабжать немцев контрабандным никелем из Новой Каледонии.

Дела еще больше осложнились из-за религиозного вопроса. Лондонские Ротшильды, которые на протяжении трех поколений были сторонниками ассимиляции, поспешили укрепить патриотизм британской еврейской общины, в которой они по-прежнему играли ведущую роль[228]. Текст плаката, который распространял рекрутский комитет Совета представителей британских евреев, позволяет понять, какое настроение царило в то время: «НА ПРИЗЫВ СТРАНЫ К МУЖЧИНАМ БЛАГОРОДНО ОТВЕТИЛИ ЕВРЕИ ВСЕХ КЛАССОВ. НЕУЖЕЛИ ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ В СТОРОНЕ? ОТ ПОБЕДЫ СОЮЗНИКОВ зависит ДЕЛО СВОБОДЫ И ТЕРПИМОСТИ, то есть дело Англии. Приходите в рекрутскую контору на СЕНТ-СУИЗИН-ЛЕЙН, В НЬЮ-КОРТ, К РОТШИЛЬДАМ, и вас запишет майор Лайонел де Ротшильд, член парламента. ЕВРЕИ НЕ ДОЛЖНЫ УКЛОНЯТЬСЯ ОТ СЛУЖБЫ В АРМИИ! ЕВРЕЙСКИЕ МОЛОДЫЕ ЛЮДИ! Выполняйте свой долг перед своей верой и своей родиной. Все евреи, рожденные в Великобритании, ПОСТУПАЙТЕ НА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ. Не забудьте — спросите совета у майора ЛАЙОНЕЛА ДЕ РОТШИЛЬДА, члена парламента, в еврейском рекрутском комитете».