Книга Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж

— Кто-то вроде Антония, — сказала я. — Но ведь он и заменил тебе отца. Он стал единственным отцом, которого ты знал. Боги к тебе добры.

— А теперь его тоже нет! Почему все покидают меня? — вскричал Цезарион и ударился в слезы. — Не оставляй меня!

Он обнял меня и сжал так крепко, что у меня перехватило дыхание. Плакал он как дитя, но обладал силой взрослого мужчины.

Все оборачивалось ужасно, хуже, чем я могла вообразить. Ну что ж, дабы спасти положение, придется пойти на хитрость. Нет такой государственной необходимости, чтобы она оправдывала в глазах ребенка намерение его матери покончить с собой. А если к этому вынуждает неумолимый ход событий — это другое дело.

— Хорошо, — сказала я. — Я не сделаю с собой ничего дурного. Но взамен я настаиваю: когда придет время, ты покинешь Египет и останешься где-нибудь в безопасном убежище, пока я буду противостоять Октавиану. Согласен?

Он наконец разжал объятия и дал мне набрать воздуху.

— Покинуть Египет?

— Мы оба не можем оставаться здесь, — пояснила я. — Уверена, ты и сам понимаешь. Я смогу бороться с Октавианом, только если буду знать, что он не может тебе повредить. А перед тем, как ты отбудешь, я провозглашу тебя совершеннолетним, чтобы египтяне знали: у них есть законный полноправный правитель. Это упростит дело. Согласен?

— В обмен на твою жизнь — да.

— Александрия запомнит этот праздник, — пообещала я. — Как в добрые старые времена.

Он снова обнял меня, дрожа и повторяя:

— Не оставляй меня! Не оставляй меня!

Наконец руки Цезариона разжались. Высвободившись, я решила, что настал момент для другого действия, хотя на сегодня я его не планировала. Я вложила в руки сына ларец, где хранились адресованные мне письма Цезаря. До сих пор их не читал никто, кроме меня. Но они были нужны мальчику.

— Это письма твоего отца, — сказала я. — Посторонний глаз никогда не касался этих строк. Но ты должен прочитать их, ибо они касаются и тебя. Там, кстати, некоторые слова вычеркнуты. Вот увидишь, он тоже иногда делал ошибки.

— Только потому, что он писал по-гречески, — промолвил Цезарион, неуверенно улыбаясь.

Дать прочитать эти письма — как открыть дверь в мою душу. Но сейчас ему они нужнее, чем мне.

— Я люблю тебя, мама, — сказал Цезарион. — Прости, если ты нужна мне больше, чем престол Египта.

Я заставила себя рассмеяться и ответить шуткой:

— Если так, ты не настоящий сын Востока, ибо у нас в обычае убивать родителей, чтобы завладеть их коронами. — Однако на деле я гордилась тем, что в этом отношении мои дети не похожи на Птолемеев. — Должно быть, в тебе говорит римская кровь.

Следующий мой шаг в запланированном направлении тоже оказался неверным. Я хотела, чтобы Олимпий порекомендовал и доставил мне подходящий яд. Но он тоже пришел в ужас.

Мы с ним вообще говорили на разных языках: он настаивал, чтобы я ела побольше огурцов, латука и арбузов, чтобы восполнить потери, понесенные организмом у мыса Актий, где не было свежих продуктов.

— По тебе видно, что ты истощена, — разглагольствовал он, сидя на моей кушетке, закинув руки за голову.

— Зато теперь я могу носить облегающие платья, — парировала я. — Во всем есть положительная сторона.

— О женщины! О жалкое кокетство! Ты не хочешь подумать о том, какое влияние оказывает истощение на здоровье, как оно сказывается на внешности, если не считать возможности носить наряды в обтяжку. Между тем кожа твоя утратила свежесть, волосы потускнели, а щеки запали.

— Ладно, теперь дело выправляется. Здесь хорошей еды сколько угодно. Все лучшее, что есть в Египте, попадает к нам на стол.

— Выправляется, да не выправилось, — заявил Олимпий, вскидывая голову. — Тебе нужно быть в наилучшей форме, чтобы очаровать Октавиана, когда он прибудет.

— Ну и шуточки у тебя.

— Какие тут шутки. Дело стоит того, чтобы попытаться. Ливия, наверное, ему уже надоела. Ну что ж, еще один женатый римлянин попадет в твою орбиту. — Олимпий закатил глаза. — Говорят, он неравнодушен к коринфским сосудам. Ты могла бы спрятаться в пифосе, а потом вдруг выскочить.

Ну что поделать с ним?

— Ты сам понимаешь, о чем говоришь? Предлагаешь мне повторить один и тот же трюк дважды. Это слишком напоминает историю с ковром. — Я вздохнула. — Нет, боюсь, нынче я придерживаюсь другого образа мыслей. Но твоя помощь мне действительно требуется. Мне нужен лучший яд, какой ты можешь достать.

Улыбка пропала с его лица.

— Ты хочешь отравить его?

— Нет. Не его.

Олимпий был застигнут врасплох и потрясен. Я никогда прежде не видела, чтобы его облик столь явно выдавал чувства.

— Нет! — вскричал он, вскакивая на ноги. — Как ты могла обратиться с этим ко мне?

— Дорогой друг… — Я тоже встала.

— Нет! Я сказал — нет! — В нем боролись ужас и гнев. — Я не могу!

— Но если отказываешься ты, то кто же? — спросила я. — Боюсь, это окажется необходимым. Если ты не поможешь, мне придется прибегнуть к другим, худшим средствам.

— Я не могу использовать свои знания таким образом! — отрезал он. — Даже если бы мог, никогда не стал бы помогать тебе в… Ты мой друг, спутница всей моей жизни, ты мне дороже чем… чем…

— Тем больше у тебя оснований помочь мне. Или ты хочешь, чтобы меня подвергли пыткам? Забрали в Рим и казнили? Будет лучше, если я паду от меча или кинжала? Я в безвыходном положении!

Сейчас я и вправду чувствовала, что попала в ловушку: выдала свои намерения, не заручившись его поддержкой.

— Та Клеопатра, которую я знал, предпочла бы встретиться с врагом, а не уклоняться от него, да еще таким образом.

— А я и собираюсь. Будь уверен, все возможные средства — политика, дипломатия, подкуп, жертвы, чары — будут использованы. Но если они не подействуют, я должна быть уверена, что сумею избежать унижения и пыток. Должна знать, что сама определяю свою участь.

— Это преждевременно. Октавиан в Риме. Все спокойно.

Ну почему он не понимает!

— Но мы же знаем, что он явится! — воскликнула я. — И должны быть готовы.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Ты сказала про жертвы и чары. Что именно у тебя на уме?

— Я попытаюсь улестить Октавиана, отправлю ему мои царские регалии, обращусь к нему с официальной просьбой передать престол моему сыну. Это политика и дипломатия. Я спрячу свои сокровища и пригрожу, что, если он не примет мои предложения, я уничтожу все. Это подкуп, а возможно, и жертва. Наконец, я встречусь с ним и напомню ему о чувствах, которые испытывал ко мне Цезарь. Возможно, он не решится вредить жене своего «отца». Тут мне придется использовать свои чары.