Книга Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

на подвиги. Нас охватывает состояние, когда мы пытаемся бороться с чувством ответственности; а также истерия, склонность к расслабленности, непостоянство.

Мишель — превосходный образец современного мужчины, жалкого, регламентированного, классифицированного, пронумерованного, ограниченного часами и минутами, находящегося под воздействием автоматизма — всей этой внешней дисциплины, в которой теряется дисциплина внутренняя. У него вообще нет желания просто «отделать» Бордье. Он еще и оправдывается за то, что аккуратно выставил его за дверь. У него не хватает мужества задать взбучку жене. Это было бы очень примитивно, но и ей, и ему это могло бы принести облегчение. У него не хватает смелости расстаться с ней, потому что жизнь без нее будет еще более бесплодной, серой, канцелярской и бумажной. Он не хочет начать жизнь заново, ему не хватает воображения — пламя погасло. Он, типичный представитель репродуктивного мужчины нашей эпохи, не чувствует себя в силах искать утешения в творчестве или приключении. Он пытается решить проблему интеллектуально, головой и перебороть в себе разумом то, против чего разум бессилен. И поэтому — топится. Черт бы его взял. Туда ему и дорога.

Пьеса сыграна прекрасно, хотя Валентина Тессье{107} слишком «нахальничает» в диалоге. Она отвечает и ведет себя так вызывающе, что на месте Мишеля я бы ее лупил с первого акта до последнего. Этот тип игры принципиально меняет замысел пьесы и извращает ее смысл.

Зато публика фантастическая. «Дамы» и «господа», голытьба, разбогатевшая на черной торговле и приходящая в театр не на три акта, а на два антракта. Глядя на них, мне казалось, что я среди искателей золота в театре на Диком Западе.

17.10.1943

В Москве началась конференция так называемых союзников. Иден{108}, Халл{109}, Молотов, военные и т. д. Покерную партию разыгрывают конокрады. Москва хочет открыть второй фронт, настаивает, требует, видимо, угрожает. Англичане ведут себя в политике с присущей им глупостью, что создает впечатление «большой и искусной дипломатии». Американцы ссылаются на свои поставки в Россию и дают понять, что без них Советам было бы трудно, но Советы не хотят это признавать. Между тем все друг другу нужны, так что есть надежда, что они договорятся. Если через год «это все» начнет заканчиваться, то будет хорошо. Но лучше не думать о том, «насколько».

Сейчас везде господствуют два сильных и непобедимых убеждения. Самые разумные люди теперь всё сводят прежде всего к поражению Германии: «Когда немцев разобьют, начнется новая эра». Одним словом, Свобода, Равенство, Братство, Процветание, Независимость — wsio, tout, everything, alles. «Когда немцев разобьют, я женюсь, масло будет дешевле, будет рай на земле». Просто, ясно, определенно. Корзина с изюмом готова, сухофрукты без карточек. Вторая догма — Россия меняется. Они уже изменились. Это чистые ангелы, овечки, поистине великие люди. Конечно, да, «такие» вещи неизбежны в начале (долгое начало для начала), но нет сомнений, что… Это все неправда, реакционная пропаганда, ложь. Катынь — Господи, помилуй — ничего ведь не известно, спорный вопрос. Все это показывает подсознательное цепляние за что угодно, абсолютное желание уверовать. Советы и коммунизм заменили религию. Вера в них повсеместно заменила утраченную веру. Человек, становясь все более центробежным под влиянием центробежного движения мира и всего человечества, не хочет вылететь на вираже. И поэтому он переходит от одного идиотизма к еще большему.

21.10.1943

Осень. Когда я утром еду на работу, рабочие в голубых выцветших робах сметают на сером проспекте Домениль сухие листья. Они складывают их на краю тротуаров в большие кучи и поджигают. По улице тянется расплывшийся жирный дым. Тип дыма зависит от времени года. Летний дым отличается от осеннего. Холодно и серо. Опять приближается военная зима.

На улице Сен-Сюльпис я обнаружил небольшой книжный магазин, в котором согласились искать для меня «трудные» книги. Всем заправляет маленький, невыросший переплетчик. Книга, особенно хорошая, стала сегодня таким же товаром на черном рынке, как масло, сахар и поддельные карточки на хлеб, вообще всё. У многих переводов с английского, а также довоенных и запрещенных сегодня изданий есть свой курс, так же как у долла-ров и луидоров. Мой переплетчик (его зовут Бардаш — совершенно бальзаковское имя) посвящает меня в тайны нынешнего рынка. Я сижу в застекленном сверху закутке за магазином, скручиваю сигареты для него и для себя (у него пальцы липкие от клея, и он не может сам крутить, а тем, что я их слюнявлю, он вовсе не брезгует) и смотрю, как он приклеивает кожаные хребты к сшитым книгам. Он уже нашел для меня и Шелера, и Юнга, и Шпенглера, которого я хотел перечитать. Он рассказывает мне о Пьере Луисе{110}, о нескольких его книгах, о которых неизвестно, были ли они написаны им, или же это подделка для ожидающих своей очереди в борделях; он называет мне совершенно заоблачные цены на некоторые édition de luxe[802].

Я с удовольствием вдыхаю запах клея и старой бумаги. Потом хожу вдоль полок в магазине и просматриваю книги. Я собираю небольшую библиотеку. Но многие вещи не достать. Поэтому я их заказываю. Бардаш бросает в погоню за нужной книгой целую стаю гончих псов, а я жду. Я плачу дороже, но я могу себе это позволить. Нельзя быть человеком ниже определенной свободной суммы в кармане. Дух без куска колбасы и хотя бы минимальной возможности реализовать свои культурные потребности становится совершенно бесчеловечным, а значит, крайне склонным к созданию идеологии, согласно которой половина человечества должна быть убита, чтобы автор идеологии и ему подобные могли есть и иметь средства для удовлетворения элементарных культурных потребностей. На самом деле все «единственно верные» идеологии — продукты голодоморов, если не физических, то, безусловно, нравственных или духовных.

Нельзя быть человеком ниже определенного уровня. Можно обладать всеми человеческими чертами, держаться, но ценой чудовищных усилий, которые коробят душу. Обладание определенной культурой без возможности хотя бы частично удовлетворить потребности, которые она порождает, приводит людей к извращениям, более или менее опасным для окружающих. Нравственные или духовные голодоморы гораздо опаснее, чем физические. Физический голод легче удовлетворить, голод духовный сохраняется и даже усиливается, когда первый утолен. Человек с определенной культурой не может насытиться, если ему приходится весь день повторять: «Если бы у меня было… я бы купил…» Одной из причин, по которой миф коммунизма разлетится однажды в пух и прах, будет то, что он делает ставку на некоторые потребности, называя их «элементарными», но не обеспечивает возможности их удовлетворения. В основе нынешнего конфликта лежит спор между двумя