Книга Греховная невинность - Джулия Энн Лонг

Пастор смотрел на нее. Казалось, ковер между ними – море, разделяющее два враждебных лагеря.

Только тогда Ева заметила, что он держит в руке маленький букетик ярких цветов. Любой другой мужчина на его месте выглядел бы жалко. Но не преподобный Силвейн. Свой букет он держал точно скипетр.

Прошло несколько дней с их первой встречи, и, глядя на пастора теперь, Ева вдруг поняла, что ошибалась, предвкушая легкую победу над ним. Кое-что важное и весьма опасное ускользнуло из ее памяти. Его пронзительный взгляд, настигающий вас даже в отдаленном углу комнаты. И эта линия изящно очерченных губ. И поразительная, необычайная уверенность. Уверенность человека, которому нечего себе доказывать, поскольку он уже все доказал.

Ева задумалась, откуда в нем эта сила. Ведь он всего лишь священник. Пишет проповеди о козлах и читает их жителям городка по воскресеньям. Живет в Суссексе, будто в теплице, не зная ничего другого. Вот и весь его мир. В то время как она сама совершила немыслимый взлет от торфяных болот Ирландии до резиденции принца-регента в Карлтон-Хаусе и стала графиней Уэррен. Она могла бы узнать по запаху дыхание Принни[5] – видит бог, тот не раз наклонялся к ней, пытаясь заглянуть в вырез ее платья. Если существовал способ пробить броню сдержанности преподобного Силвейна, Ева собиралась его найти.

Взглянув на старые, потрескавшиеся сапоги пастора, она окончательно утвердилась в своем намерении.

Тем временем преподобный рассматривал ее руки. Наконец он поднял глаза, и уголок его рта насмешливо, с вызовом пополз вверх. О, этот мужчина отлично сознавал свою привлекательность. Он заметил, как Ева нервно сплетает пальцы, и понял, что она с трудом сдерживает волнение.

– Благодарю, что пригласили меня к себе, леди Уэррен.

Ах, этот голос…

Сердце Евы забилось до нелепости быстро и неровно.

– Спасибо, что пришли, преподобный Силвейн. – Сказано в меру непринужденно и любезно, мысленно поздравила она себя.

На этом разговор иссяк.

Ева прочистила охрипшее горло.

– Священникам разрешено употреблять спиртное? Могу я предложить вам хереса? Кажется, так ведут себя радушные хозяйки? – весело проговорила она. – Надеюсь, это докажет, что я еще помню о хороших манерах.

Пастор улыбнулся. На щеке его на мгновение показалась ямочка. Ева восхищенно замерла, словно в комнате вдруг взошла луна.

– Как я понимаю, это только начало. Но я бы предпочел портвейн, если он у вас есть.

Они будто соревновались в искусстве вести беседу ни о чем.

Внезапно поняв, что стоит неподвижно, точно прирос к полу, преподобный плавным, широким шагом прошел в глубину комнаты. Ева заметила, как его цепкий взгляд перебегает с одной вещи на другую: от обитого бархатом канапе цвета коньяка к обтянутым атласом стульям с высокими спинками, потом к портрету бог знает кого, висящему над камином.

Что знал о ней этот человек? Возможно, воображал, как она ублажает любовников на этом самом диване? А может быть, пока он вежливо улыбался, в голове его горело слово «потаскуха», раскаленное, словно кусок железа, только что вынутый из кузнечного горна?

– Конечно, у меня есть портвейн. О, подумать только! Вы пришли с цветами. Как… мило с вашей стороны.

Она вытянула вперед руки, и он церемонно вручил ей букет. Затем, к ее удивлению, пастор достал из кармана сюртука небольшую баночку.

– Поскольку вы недавно переехали в Суссекс… это здешние полевые цветы. А вот мед… собранный пчелами с этих цветов.

Ева насторожилась. Мед, пчелы, перелетающие от цветка к цветку в поисках сладкого нектара… подобными расхожими метафорами пестрели поэмы, которые слагали в ее честь восторженные юнцы. Быть может, в словах священника таился какой-то намек? Или они лишь преамбула, и за ними последует продолжение?

Впрочем, наверное, ей во всем будет видеться скрытый намек, пока она не узнает точно, что именно известно пастору о ее прошлом.

В гостиной появился лакей. Ева с явным облегчением передала подарки ему, попросив подать чай и портвейн.

Потом повернулась к гостю.

– Цветы и пчелы, – оживленно заговорила она. – Немного похоже на начало проповеди. Возможно, о полевых лилиях, которые не трудятся?[6]

– Может быть. Я непременно сообщу вам, если надумаю воспользоваться этой идеей, чтобы вы могли прийти в церковь и поспать.

Ева рассмеялась.

Лицо пастора вдруг радостно вспыхнуло, словно он услышал райскую музыку.

Однако в следующий миг радость исчезла, будто ее вовсе не было, а лицо приняло прежнее вежливое, непроницаемое выражение.

– Садитесь, пожалуйста, преподобный. Вы возвышаетесь надо мной, как башня.

Он медленно обвел глазами кресла, точно решал, которое из них не сломается под ним, и выбрал одно, с высокой спинкой в форме веера и с гнутыми золочеными ножками.

Ева устроилась на канапе. Повернувшись к гостю, она расцепила пальцы и обманчиво небрежным, рассчитанным жестом уронила руки на колени.

Гость и хозяйка встретились взглядами. Они походили на двух дипломатов, представляющих каждый свою державу и готовящихся подписать договор. Следовало бы нанять переводчика, который владеет языком как священников, так и графинь, усмехнулась про себя Ева.

Пастор явно чувствовал себя неуютно в кресле. Он сидел с прямой, как шомпол, спиной, будто опасался прислониться к бархатной спинке, похожей на раскрытый веер. Его скованная поза выдавала напряжение.

– Вы первая, кто заснул на моей проповеди, леди Уэррен.

А вот и первый артиллерийский залп. Любопытно. И что на это ответить?

– О, не сомневаюсь, преподобный. Полагаю, все женщины городка поедают вас глазами, ни одна не хотела бы упустить и минуты из вашего выступления.

Пастор не ответил. Его молчание казалось плотным, почти осязаемым, точно захлопнутая дверь перед носом бродяги, и Ева невольно растерялась.

Боже милостивый… Как это понимать? Красивая женщина сделала ему комплимент. Другой на его месте был бы польщен или по крайней мере заинтригован. Неужели в нем нет ни капли тщеславия? Быть такого не может! Впрочем, гордыня вроде бы – один из смертных грехов? Но мужчина эдакого роста и с такими скулами наверняка грешит самолюбованием.

Ева выдержала паузу, ожидая ответа.

Однако пастор казался невозмутимым, молчание ничуть его не тяготило. Таких, как он, Ева еще не встречала.