Книга Греховная невинность - Джулия Энн Лонг

Усевшись за стол в сияющей чистотой кухне, Адам взглянул на свои сапоги и угрюмо подумал: «Будь я женат, мне, по крайней мере, помогли бы разуться».

Он попытался представить себе эту сцену. Как, к примеру, Дженни опускается перед ним на колени и стягивает с него сапоги, ее мягкие белокурые волосы сияют в свете…

Картинка ускользала. Капризное воображение упорно подсовывало ему вместо фигурки Дженни стройный силуэт изящной брюнетки. Слава богу, крепкий ночной сон помогает исцелиться от подобных фантазий.

Услышав тяжелые шаги миссис Далримпл в холле, Адам открыл глаза и поднял голову.

– О, преподобный Силвейн, я слышала, как вы вошли. Тут кое-что пришло, пока вас не было.

Адам, как всегда, всмотрелся в лицо экономки, пытаясь угадать, о чем идет речь, но увидел лишь привычное сдержанное, терпеливое, слегка неодобрительное выражение.

Он перевел взгляд на руки миссис Далримпл. Она держала послание двумя пальцами с такой осторожностью, будто боялась обжечься или запачкаться. Адам заметил сургучную печать. Под мышкой экономка зажала мягкий на вид сверток, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой.

– Я подумала, что вы, возможно, захотите прочесть письмо прямо сейчас. Его доставил лакей. Волосы напудрены, а сам разряжен, точно попугай, в алую с желтым ливрею. Этот сверток он принес вместе с письмом.

Адам уставился застывшим взглядом на миссис Далримпл. Лакей в алой с желтым ливрее?

– Преподобный? – несколько мгновений спустя осторожно спросила экономка с ноткой тревоги в голосе.

Адам вдруг поймал себя на том, что невольно затаил дыхание, и медленно перевел дух.

– Да, конечно. Благодарю вас, миссис Далримпл. Думаю, стоит взглянуть, что бы это могло быть.

Экономка протянула ему записку и сверток. Потом замерла в ожидании. Ей определенно не терпелось поскорее бросить в огонь и то и другое.

– Спасибо, миссис Далримпл, – тихо, но твердо произнес Адам.

Почтенная дама неохотно отступила, явно опасаясь оставлять преподобного наедине с опасным свертком.

Но Адам хотел остаться один.

Он помедлил, разглядывая почерк графини, словно надеялся разгадать ее тайну. На самом деле ему хотелось оттянуть мгновение, когда, прочтя письмо, он узнает о ней больше. Хотелось продлить радостное волнение, охватившее его при виде письма. Поскольку содержимое послания могло отравить радость.

Наконец он сломал печать.

«Преподобный Силвейн!

Боюсь, Ваш галстук безнадежно испорчен. Уверена, наша лошадь поблагодарила бы Вас за милосердие, если б могла. Надеюсь, Вы не откажетесь принять мое скромное подношение в знак благодарности за Вашу доброту. Эта вещица принадлежала моему покойному супругу, но поскольку его уже нет в живых, а в его гардеробе сорок семь подобных безделиц, думаю, Вы не сочтете мой жест неподабающим (я вечно сомневаюсь, какую букву поставить в этом слове, надеюсь, Вы великадушно простите мне ошибки в письме). Впрочем, как Вам известно, в том, что касается приличий, едва ли можно полагаться на мое суждение. Хочется думать, что мы могли бы начать заново наше знакомство с чаепития в Дамаск-Мэнор, скажем, в следующий вторник. Я попытаюсь показать Вам, что не забыла о хороших манерах; возможно, мне удастся немного развеять Ваше нелестное мнение обо мне. Должно быть, у прихожан Пеннироял-Грин вошло в обычай угощать своего пастора, вот и я последую их примеру – верно говорят: в Риме живи как римлянин! Постараюсь не нагнать на Вас скуку.

Ваша соседка, графиня Уэррен».

Адам замер, неожиданно тронутый исковерканной орфографией и извинениями графини.

Потом перечитал письмо со смешанным чувством сострадания и недоверия. Эта женщина достигла немалых успехов в искусстве очаровывать.

Пробежав глазами строки в третий раз, он вдруг поймал себя на том, что улыбается.

Медленно развернув галстук, он пропустил между пальцами мягкую ткань. Это был шелк, легкий, без единого пятнышка, точно душа святого.

Некогда этот галстук принадлежал мужчине, выигравшему в карты право назвать Еву Дагган своей женой.

Разумеется, священникам не дарят подобные вещи. Но в этом таилось особое очарование и опасность запретного подарка.

Адам старался не обделять вниманием никого из прихожан. Он побывал почти во всех домах, жители Пеннироял-Грин постоянно приглашали его отобедать. И если графиня Уэррен собиралась примкнуть к его пастве, едва ли он мог отклонить ее приглашение.

«Эта женщина и пальцем не пошевелит без причины», – предупредил Колин.

Кузены описали ее как рассудочную особу, живущую расчетом. Женщину, хорошо знающую, чего она хочет, привыкшую неизменно получать желаемое. Определенно, она что-то задумала, для того ей и понадобился пастор.

«Помоги мне, Господь», – подумал Адам. Ему не терпелось узнать, что у нее на уме.

– Никаких драгоценностей. – Хенни твердо стояла на своем. – Он же священник. Наверняка ему уже известно, что вы были содержанкой. Ни к чему лишний раз напоминать об этом, обвешиваясь дорогими побрякушками.

За несколько дней, прошедших после приезда в Пен-нироял-Грин, Хенни выяснила, что преподобный Силвейн по материнской линии состоит в родстве с Эверси. И что сестра миссис Уилберфорс, служанки Евы, вела хозяйство в доме местного доктора. Это объясняло загадку, как весь город узнал, кто новая владелица усадьбы Дамаск-Мэнор.

Ева последовала совету Хенни и обошлась без украшений, оставив лишь медальон с изображением святого Христофора, который никогда не снимала. Она ожидала пастора в гостиной. Изящный медальон уютно покоился в ложбинке на груди. Ева безотчетным движением прикоснулась к нему и вытянула шею, следя за тем, как преподобный Силвейн вручает лакею шляпу и плащ. Слуга выглядел озадаченным – ему еще не приходилось видеть одежду в столь плачевном состоянии, обычно гости графини сбрасывали ему на руки элегантные щегольские плащи, безукоризненно вычищенные камердинерами.

Пастор вошел в комнату, но, сделав несколько шагов, остановился. Он увидел хозяйку, стоявшую у камина, под огромным портретом угрюмого бородатого молодца с пышной шевелюрой, должно быть, одного из предков покойного графа.

Как она могла забыть, что преподобный такой высокий?

Хотя вернее было бы сказать, рядом с ним человек обычного роста невольно чувствовал себя маленьким и хрупким.

Сам воздух в комнате, казалось, расступился перед ним. Ева так остро ощущала близость пастора, будто от него исходили невидимые волны. Бурные, стремительные, они вздымались и сталкивались, накатывая на нее. Прижав локти к бокам, она сцепила пальцы в замок. Ее руки льнули друг к другу, словно два беспомощных зверька, ищущих убежища. Ева не двинулась с места, чтобы поприветствовать преподобного, и не произнесла ни слова – язык будто прилип к гортани. Все ее чувства внезапно ослабели, осталось лишь зрение. Она смотрела на гостя пристальным неподвижным взглядом.