Книга Спящий мореплаватель - Абилио Эстевес

Деревянные дома вздыхают и жалуются. Дома из дерева, привезенного издалека, вздыхают и жалуются еще больше.

А крик? Возможно, это был порыв ветра или скрип потолочных балок от порыва ветра. Когда что-либо из реальности, что угодно, просачивалось в сон, результат бывал тревожным и обманчивым.

Он отодвинул сетку и вылез из кровати, бодрый, без сна, как будто бы давно рассвело.

Момент вылезания из-под москитной сетки тоже имел свое очарование. Это было, если можно так выразиться, упражнение в прояснении. Прояснялись загадки, тени обретали плоть, вопросы находили хоть какие-то ответы. Реальность сбрасывала вуаль, которой была москитная сетка, и быстро принимала привычные черты.

Как был голым, Болтун подошел к кровати кузена и отодвинул москитную сетку, не заправленную под матрац. Лег. Он любил лежать в кровати Яфета, потому что самого Яфета никогда не было, зато был его запах. Болтун ложился на живот и зарывался лицом в простыни. Запах пота кузена всегда был близким и резким. Потом он подошел к окну, из которого лучше всего был виден пляж. Его сложно было открыть, не разбудив вьюрков. Но как раз в сложности и состояла привлекательность, а значит, удовольствие. И Яфет, и он наловчились открывать и закрывать окна и двери, ходить по черепичной крыше дома так, чтобы вьюрки не просыпались. Всякая проблема требовала решения, и всегда находился способ обмануть чью угодно бдительность.

Он приготовился, как эквилибрист, расставив ноги и сосредоточившись. Зафиксировал взгляд на засове, стараясь представить себе, что с него начинается и на нем заканчивается мир. Спокойно (спешка всегда вредит) поднял руки на высоту железной перекладины, лежащей в двух точно вырезанных в балке пазах. Раскрытые ладони коснулись холодного металла. Он задержал дыхание. Вынул перекладину из пазов быстрым и точным движением рук. Легко, в полной тишине. Птицы не проснулись. Он положил перекладину засова в самое надежное место — на кровать. Окно бесшумно и без труда открылось.

Немой Болтун увидел, что между берегом и морем нет границы, невозможно было различить, где заканчивается суша и начинается море. Они слились в единое, неспокойное пространство, окрашенное в красные тона. Скалы, берег, небо, горизонт, тучи, море — все превратилось в единую стихию. В этот предрассветный час на море не было огней, как в другие ночи, огней рыбацких лодок, сухогрузов, нефтяных барж, которые, приплывали они или уплывали, всегда находились в одном и том же углу горизонта. Даже катера береговой охраны не выходили в море в такие ночи.

Он закрыл окно. Так же осторожно, как открывал, как эквилибрист, старающийся вырвать у публики вздох восхищения. Натянул бермуды и вышел из бывшей обсерватории. Съехал по винтовой лестнице, как его научил Яфет, не касаясь руками перил, а ногами деревянных ступеней, в прихожую второго этажа. Услышав звук шагов, направляющихся к комнате Валерии, он спрятался за книжным шкафом, в котором хранились не книги, а газеты, старые номера журналов «Пахрампмия», «Картелес», «Сосьяль» и флаконы с лекарствами, банки, бутылки из-под виски, рома, джина, вина, «Айрон Бир», имбирного эля и кока-колы — конечно же все пустые. Болтун еще некоторое время прятался там, рядом с клетками вьюрков. Запах птичьего помета перекрывал запах, идущий с пляжа. Он почувствовал, что откуда-то из живота подступает тошнота, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Когда все затихло, Немой Болтун вышел из своею укрытия.

В комнате дяди Мино было абсолютно темно. Темнота стала такой, какой бывает темнота в доме, оставшемся без электричества и в ожидании циклона.

Он спустился на первый этаж и вышел на пляж через кухонную дверь, самую расшатанную и легко открывающуюся. Ступеней там было не семь, как на парадном входе, а двенадцать, чтобы компенсировать неровность почвы. Болтун просто спрыгивал на землю, словно ступеней не было вовсе. Начало накрапывать. Тучи шли низкие, и дождь едва мочил вершины скал. Юноша проскользнул между влажными камнями и углубился в мангровые заросли. Перелез через скалы, отделявшие его от холма, поросшего казуаринами. С холма, вершина которого находилась на уровне крыши дома, виден был дом и часть пляжа. Чуть подальше покосившаяся, темная лачуга дяди Оливеро. Еще дальше старый причал, от которого оставались только редкие сваи и несколько досок, покрывшиеся зеленоватым лишайником.

Когда Болтун хотел найти Яфета, он всегда поднимался на холм, поросший казуаринами. Каким бы легким и неуловимым ни был кузен, увалень Болтун мог и умел разглядеть оттуда его ускользавшую тень.

Линия горизонта, казалось, переместилась к самому берегу.

Он быстро спустился по склону и направился прямо к сарайке, незаметной из-за зарослей мимозы и акации, плетей дикой тыквы и листьев желтого лотоса. Там они прятали лодку, которой сейчас не было на месте. Он это знал. Хотя и почувствовал потребность убедиться в этом.

Он вылез из кустарника и подошел к дядиной хижине. До него донеслись голоса, разговор. Неужели Яфет у дяди в этот час? Нет, вряд ли. Более того, это невозможно. Если Яфет шел к морю, его не мог остановить никто и ничто. Болтун попытался заглянуть в щели между старыми досками. Темнота внутри была еще гуще, чем снаружи. Он приложил ухо к стене и услышал голос дяди, немного гнусавый, иногда пронзительный. Он не различил слов, но понял, что это не разговор, а монолог.

Болтун пошел дальше, на пляж. Ему показалось, что на темном песке он различает следы ног. Он мог ошибаться, разумеется. По ночам крабы тоже оставляли следы и рисунки на песке. Когда начинался отлив, вместе с водорослями, камнями и мертвыми рыбами на песке оставались рисунки, похожие на человеческие следы. Не дойдя до причала, он обнаружил потухшую лампу. С ней в руке Болтун сел на песок посреди крошечных крабов и дохлых рыб. Дождь временами усиливался, временами стихал.

Он подумал, как здорово было бы сейчас спать в своей постели под москитной сеткой. То, что происходило в мире, чаще всего вызывало у него желание поспать. Всякий раз, когда происходило что-то плохое или даже что-то хорошее, ему хотелось быть спящим и узнавать о произошедшем во сне. Были такие часы, события и страхи, которые можно было пережить только во сне.

Страхи? Сейчас ему было не просто страшно, а страшно как никогда. Предрассветное небо было похоже на глухую стену.

Какой безумец сказал, что циклоны начинаются от трепетания крыльев бабочки в каком-то уголке земного шара?

ЭЙФЕЛЕВА БАШНЯ

Затем могло произойти несколько вещей.

Болтун, например, мог остаться на берегу, один, под дождем, с лампой в руке, у предгрозового моря, до появления первых проблесков зари, которые будут не вполне проблесками, а скорее мутным светом, просачивающимся сквозь пелену дождя. Этот одинокий Болтун будет одержим только одним желанием — спать, бежать от реальности, потеряться в закоулках сна, который бы длился долго, желательно несколько недель или месяцев, а когда он закончился бы, все оставалось бы в порядке и на своих местах. Или, если точнее, чтобы Яфет оставался на своем месте, то есть в любом уголке дома или пляжа, ожидая исполнения обещаний и высматривая огни на море, тоскуя по дальним краям, которые существовали, возможно, лишь в его воображении.