Книга Последний из миннезингеров - Александр Киров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока Дмтирич рассказывал о своих достижениях, в актовом зале воцарилась мертвая тишина. Все вопросительно смотрели на директора, и когда директор неожиданно и широко улыбнулся, коллеги Дмитрича тоже начали похихикивать и похрюкивать.
– Алексей Дмитрич, дорогой, ценю твое чувство юмора, – добродушно прогромыхал директор, – а как бы ты ответил на вопрос: в чем состоит причина всех этих трудностей с 106?
Тут флюиды полубутылки из люкса соединились, наконец, с атомами сознания Дмитрича. Литератор пожал плечами:
– По-моему, они мудят.
А уже через два часа он топал с кочегаром Иордановым по направлению к кочегарке Иорданова.
16
На заработки Дмитрича провожали всем активом 106. Только вот Настя Шемякина не пришла. Не отпустил новый любовник, рассекающий по К*** на «джипе». Ревнивым оказался, стервец, даром что сам женатый.
Когда автобус увез закемарившего на заднем сидении бывшего литератора к железнодорожной станции, ребята уселись под новым, исполненным ко дню города навесом. Ромео робко ударил по струнам оставленной ему на хранение Дмитричевой гитары и запел: «Плачет девочка в автомате…»
Впрочем, после первого куплета Ромео осекся, так как остальные слова забыл, да и мелодию переврал безбожно. Он с затаенной грустью посмотрел на облако пыли, тянущейся за автобусом, и смущенно пробормотал:
– Эх, хорошая песня.
– Дмитрич ведь написал, – со знанием дела кивнула Джульетта и прижалась к Ромео.
– Ай лав ю, Дмитрич! – вздохнули третьегодницы, которые перешли в одиннадцатый класс и таким образом третьегодницами быть перестали.
– Да алкаш, чего там, – махнула рукой Рита.
– Набухался, бля, и на педсовет, бля, приперся, – заржали матюгальщики…
17
В одной из подмосковных электричек мне довелось познакомиться с очень интересным человеком. Портило впечатление лишь то, что к моменту нашего знакомства он был уже навеселе и еще несколько раз поддал из бутылки с названием очень популярной минеральной воды чего-то совсем не минерального, пока через вагон сновали продавцы мороженого, пива, ручек и книг о приготовлении мясных блюд на открытом огне, самым бестактным образом перебивая своими истерическими воплями нашу беседу.
Человек, имени которого я так и не удосужился узнать, а по отчеству – Дмитрич, добирался с заработков до дому и клятвенно обещал мне, что в Москве он будет пить из таких же бутылочек уже собственно минералку, иначе по возвращении из столицы дорогая его на порог не пустит.
Такого количества смешных анекдотов, какое я услышал за три часа нашего совместного пути, мне не приходилось слышать с момента моего рождения до минуты встречи с этим человеком, внешность которого была столь похожа на кого-то из рок-поэтов: то ли на Шевчука, то ли на Летова.
Попутчик мой был не только навеселе, но и весел. Чувствовалось, что он соскучился по дому, по семье. И возвращался не с пустыми руками. Прямо перед нами на полу громоздилась внушительных размеров сумка. В сумке лежали книги. И даже ворчание какой-то потомственной старой истерички по поводу сумки, которую надлежало запихнуть под сидение или закинуть на специальную полку, не смогло нарушить добродушия моего соседа по скамейке.
– Не бухти, бабушка, – довольно громко изрек он. – Лучше спой. А я тебе подпою.
Ни петь, ни слушать песен старая ведьма не захотела, а отсела от нас на свободную скамейку, коих в полупустом вагоне было предостаточно.
И лишь однажды настроение моего попутчика не то чтобы омрачилось, но приобрело несколько странный характер.
После всех рекламщиков через вагон побрела нищая старушка, без особенного успеха пытаясь убедить людей, чтобы дали ей, кто сколько сможет.
– Погоди, бабушка! – прервал очередной анекдот мой посерьезневший сосед, извлекая из кармана рабочей куртки рублей десять мелочью. – На, возьми. Берешь такие? Смотри, не потеряй. А то я подберу.
– Дай Бог добра-здоровья, – поклонилась ему старушка.
– И дай Бог, чтобы те, из-за кого мы дошли до такой жизни, сдохли. Я всегда свечку ставлю за их гибель, пидарасов.
На Ярославском вокзале мы вместе с Дмитричем вышли из электрички и вскоре потерялись в толпе.
Просыпаюсь в 4.35 от странных звуков, доносящихся из квартиры этажом выше.
«Все нормально, – говорю я себе, – ничего такого особенного. Просто Наталья не может заснуть и шьет что-то на заказ».
С этой мыслью я иду на кухню. Жадно пью воду, прибиваю сигарету и возвращаюсь в постель. Наверху тихо, но, как только я ложусь, шум возобновляется.
«Ничего особенного. Наталья не может заснуть», – повторяю я себе. Но в этот самый момент в голове моей впервые проносится, что на самом деле это не Наталья шумит в ночной тишине. Больно уж темно за окном. Слишком свинцово-черным кажется небо. Лишь луна желтеет в нем тем самым тусклым пятном.
«Это стучит швейная машинка Гретхен Крюгер», – раздается у меня в голове.
Гретхен Крюгер. Лишь сейчас я вспоминаю о ней. Что шьет она, торопясь и под утро?
«Вицмундир для нового Наполеона», – снова помимо моей воли ухает во мне.
«Гретхен Крюгер шьет вицмундир для нового Наполеона», – подтверждает своим стуком дьявольская швейная машинка сверху.
«Пустяки, какие пустяки», – мысленно произношу я, пытаясь придать своему внутреннему голосу успокоительную интонацию.
Гретхен Крюгер тем временем не унимается. А часы уже, наверное, показывают пять. Не могу протянуть к ним руку. Я начинаю проникать в тайну предрассветного часа.
Новый Наполеон не простит мне того, что я слышу. Никто не должен знать про этот самый вицмундир. Вицмундир – тайна, недоступная человеку: кто шьет его, где шьет и зачем шьет. Почему же тогда я слышу звуки этой дьявольской машинки?
«Пустяки, – делает последнюю попытку вмешаться светлый голос внутри меня, – это Наталья. У кого-то должен родиться ребенок. Обычный ребенок. Пищащий сверток, который требует молока, нежности и заботы…»
Новый Наполеон был очень недоволен тем, что я узнал о его пришествии и тем самым потревожил его покой. В наказание за это он лишил меня сна и заставил вечно лежать в темноте, слушая звуки швейной машинки Гретхен Крюгер.
Просто чтобы потом знали.
Он был врачом, рентгенологом. Подолгу проявлял разные снимки, а иногда, в выходные, брал ключ от кабинета и делал там любительские фотографии с аппарата «Смена 8М».
Дома его ждала жена и двое детей (их этот врач и снимал на пленку), а также домработница, поскольку жена тоже много трудилась и ей было некогда заниматься хозяйством (фотографии домработницы в семейном архиве тоже были).
