Книга Владычица магии [= Создатели чуда ] - Дэвид Эддингс

Силк широко улыбнулся и низко поклонился, не слезая с седла.Потом взмахнул рукой, и все медленно направились вперёд мимо кипящего от гневамимбратского рыцаря. После того как проехала последняя вьючная лошадь,легионеры выстроились поперёк дороги, отсекая мимбратов.

– Неплохой человек, – заметил Бэйрек. – Неочень-то я высокого мнения о толнедрийцах, но этот совсем другой.

– Едем быстрее, – поторопил господин Волк, –не стоит дожидаться, пока рыцари помчатся по нашим следам.

Они пустили лошадей в галоп и скоро оставили далеко позадирыцарей, занятых прямо посреди дороги горячим спором с командиром легионеров.

На ночь они остановились в толнедрийской гостинице столстыми стенами, и, может быть, впервые в жизни Гарион пошёл мыться безнапоминаний и приказов тёти Пол. Хотя накануне ему не удалось принять участие вдраке, он почему-то ощущал, что весь залит кровью или чем-то похуже. Раньшеюноша не понимал, как ужасно может быть изуродован человек в ближнем бою. Видобезглавленного трупа с вывалившимися внутренностями наполнил его глубокимстыдом перед зрелищем омерзительно обнажённых секретов человеческого тела.

Гарион чувствовал, что выпачкан с ног до головы. Он снял всюодежду и даже, не подумав, серебряный амулет, подаренный господином Волком итётей Пол, уселся в дымящуюся ванну, где начал яростно скрести кожу жёсткойщёткой и едким мылом, стремясь уничтожить воображаемую грязь вместе с кожей.

Следующие несколько дней они продвигались на юг,останавливаясь только в расположенных на равном расстоянии толнедрийскихгостиницах, где присутствие легионеров с жёсткими лицами служило постояннымнапоминанием о том, что безопасность путешественников, ищущих приюта, находитсяпод охраной воинов толнедрийской империи.

На шестой день после схватки с разбойниками лошадьЛеллдорина захромала.

Дерник и Хеттар под наблюдением тёти Пол провели несколькочасов, готовя зелье на маленьком костре у обочины и накладывая горячиекомпрессы на ногу животного, пока Волк кипел от негодования на задержку. К томувремени, как конь мог продолжать путь, все поняли, что никак не успеютдобраться до следующей гостиницы до наступления темноты.

– Ну, Старый Волк, – сказала тётя Пол, после тогокак все уселись в сёдла, – что теперь делать? Ехать всю ночь или пытатьсянайти ночлег в лесу?

– Ещё не решил, – коротко ответил Волк.

– Если не ошибаюсь, недалеко есть деревня, –вставил Леллдорин, – правда, очень бедная, но что-то вроде постоялогодвора имеется.

– Звучит не очень заманчиво! – покачал головойСилк. – Что ты имеешь в виду?

– Хозяин этих владений очень скуп и взимает огромныеподати. Людям остаётся очень мало, и постоялый двор крайне убогий.

– Придётся ехать, – вздохнул Волк и погнал конябыстрой рысью.

Когда они подъехали к деревне, низко нависшие облака началирасходиться, в разрыве проглянуло бледное солнце.

Деревня оказалась ещё хуже, чем предсказывал Леллдорин.Полдюжины оборванных нищих стояли в грязи у околицы, протягивая ладони ислезливо умоляя о милостыне.

Из щелей убогих лачуг медленно вытекали тонкие струйки дыма– печных труб на крышах не было. Тощие свиньи рылись в грязи; вонь стоялаужасающая.

Похоронная процессия уныло пробиралась к кладбищу,расположенному на другом конце деревни, по заваленной мусором улочке. Тело,завёрнутое в рваное коричневое одеяло, несли на доске, а жрецы Чолдана, богаарендов, в богато расшитых рясах пели древний гимн, в котором упоминалось овойне и мести, но ничего не говорилось об утешении и покое.

Провожая мужа в последний путь, вдова с бесстрастным лицом имёртвыми сухими глазами молча прижимала к груди хнычущего младенца.

На постоялом дворе отвратительно пахло прокисшим пивом игнильём. Пожар уничтожил часть общей залы, обуглив и закоптив низкий потолок.Зияющую дыру в сожжённой стене завесили грязной мешковиной. Врытый в земле очагнещадно дымил, а хозяин, тощий коротышка со злобным лицом, грубил и ворчал.

На ужин он подал только блюда с водянистой кашей – смесьюрепы с ячменём.

– Великолепно! – иронически заметил Силк,отталкивая нетронутую порцию. – Ты меня просто удивляешь, Леллдорин.Страсть твоя бороться с несправедливостью, кажется, не распространяется наздешние места. Могу ли я предложить нанести следующий визит владельцу этогопоместья? Кажется, по нему уже давно петля плачет!

– Не представлял, что всё настолько плохо, – тихоотозвался Леллдорин, озираясь, как будто впервые увидел происходящее. Ужас,смешанный с отвращением, ясно вырисовывался на открытом лице.

Гарион, с трудом сдерживая дурноту, встал.

– Пойду лучше прогуляюсь, – пробормотал он.

– Только не слишком далеко, – предупредила тётяПол.

Воздух на улице был чуть почище, Гарион осторожно пробиралсяк околице, пытаясь не очень измазаться.

– О, господин, – умоляюще прошептала маленькаядевочка с огромными глазами, – нет ли у вас корочки хлеба?

Гарион беспомощно взглянул на неё.

– Прости…

Он порылся в карманах, ища, что бы ей дать, но ребёнок,заплакав, отвернулся.

В изрытом копытами поле, расстилающемся за источающимигнусный запах улицами, оборванный мальчишка, почти ровесник Гариона, паснесколько коров с торчащими рёбрами, наигрывая на деревянной дудочке.Душераздирающе чистая мелодия плыла, никем не замеченная, над крышами убогиххижин, чернеющих в косых лучах заходящего солнца. Пастушок увидел Гариона, нопродолжал играть Глаза их встретились на миг; оба будто молчаливо признали другдруга, но не сказали ни слова На опушке леса, за полем, появился всадник в тёмномодеянии с капюшоном, на чёрной лошади и остановился, повернувшись лицом кдеревне. Было в нём что-то зловещее, но одновременно смутно-знакомое. Гарионупочему-то показалось, что он должен знать этого всадника, но, хотя юношамучительно пытался вспомнить имя, оно всё ускользало и ускользало… Гарион долгоглядел на чёрного всадника, невольно обратив внимание на то, что ни он, нилошадь не отбрасывают тени, стоя при этом в свете угасающего солнца.

Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужаснаяболезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоитничего говорить тёте Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке,потому что и сказать нечего; стоит отвернуться – и он всё забудет.