Книга Мушкетер и фея - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Черт тебя дернул встретиться с этим Олегом. Теперь будешь пилить меня до самого Ленинграда. Мол, упустили такую возможность…
Андрюшка быстро глянул влажными осколками и опять опустил голову.
— Небось на яхту к ним лазал… — брюзгливо сказал Серафим.
— Никуда я не лазал. Олег сам подошел, когда я стоял и смотрел… Он бы и не подошел, но, когда мимо проходил, вдруг заметил значки. Сперва даже не парусный, а стеклянный. Остановился и спрашивает:
«У тебя откуда такой?»
Я говорю:
«Это мне друг моего брата подарил».
А он:
«У меня такой же есть. Тоже подарок, от старшего брата…»
«Длинь», — словно сломалась внутри у мальчика Симки тонкая стеклянная палочка.
— А у брата… значок-то откуда? Тот, что ли, был когда-то на этой выставке?
— Нет. Олег сказал, что брату тоже подарили…
«Длин-нь…»
— А они что, правда из самого Питера?
— А что такого? Парус хороший, а для штиля и для шлюзов движок есть… Ты чего остановился?
— Так… Кстати, никогда не видел большую яхту вблизи. Пойдем посмотрим, все равно делать нечего…
— Пойдем!
— П р о с т о п о с м о т р и м. Издалека.
— Ага!
Когда они были на полпути, с яхты прыгнул в воду, вышел на берег и зашагал навстречу желтоволосый гибкий паренек в подвернутых джинсах и тельняшке. На полосатой материи блестела стеклянная капля.
— Андрей! Вот, я нашел «Катера и яхты» с чертежами нашей лодки! Можешь взять насовсем, у нас дома есть еще… — Он протянул Андрюшке журнал и потом сказал Серафиму: — Здравствуйте.
— Здравствуйте… Олег, да?.. Можно взглянуть на вашу яхту? Хотя бы с берега.
— Можно и не с берега! Идемте! — Он зашагал впереди.
Теперь был виден уже весь корпус большого черного швертбота с голубой полосой у борта и белой рубкой. На низкой корме белели буквы пока еще неразличимого названия. Серафим прищурился.
— Олег, а как называется ваш корабль?
Тот весело оглянулся на ходу.
— Называется «Лисянский»!
Теперь был уже сплошной стеклянный звон.
— Олег, а почему?
— Для исторической справедливости! Потому что в честь Крузенштерна есть громадный четырехмачтовый барк, а в честь Лисянского ничего. А он ведь обошел вокруг света раньше Крузенштерна!
— Олег… подождите.
Олег остановился. Повернулся к Серафиму и Андрюшке с ожиданием в глазах.
— Олег… а ваш брат… когда вы были маленький… он не дарил вам игрушечный кораблик с названием «Лисянский»?
Олег мигнул. Глянул на Серафима, на Андрюшку. Опять на Серафима. И скачками кинулся по песку к яхте. Пробурлил ногами по воде, взлетел на палубу. Согнулся над люком рубки.
— Макс! Максим!.. Там к тебе… пришли…
Высокий парень с косым взмахом желтых волос над узким лицом, в тельняшке и белых брюках, вытолкнул себя из низкой дверцы рубки. Встал на палубе. Посмотрел на берег. Постоял… Потом, не разуваясь, не подвернув брюк, прыгнул в воду и пошел к песку. И по песку. К Серафиму и Андрюшке.
Он шел сутулясь, он смотрел. И начинал понемногу улыбаться.
А Серафим… Симка Стеклов… видел, как знойный волжский полдень превращается в светлую балтийскую ночь с растворенными в ней отблесками янтаря.
29 июня 2003 г. — 2 апреля 2004 г.
Еще приступая к этой книге, я знал, что ее будут ругать. Если не все читатели, то, по крайней мере, те, кому известны другие мои романы и повести. Скажут (и вполне справедливо): «Опять все то же. Старый город, лопухи, откосы над рекой, тополя, деревянные переулки и десятилетние обитатели этих переулков — с ободранными коленями, шелушащимися от загара плечами и неприятием всяких мерзостей жизни».
Да, это так.
Оправданием (для себя самого, перед другими чего мне оправдываться) в какой-то степени служит книга Генриха Гейне с его поэмой «Атта Троль». Напечатана она в издательстве «ACADEMIA» в 1936 году — аж за два года до моего рождения (как-то я купил ее из любви к старым изданиям). В этой книге — не только сама поэма, но и предисловие поэта, и комментарии редакции. Кстати, удивительно, как издательство отважилось выпустить эту вещь, где и в стихотворных строчках, и в предисловии немало язвительной переклички с теми советскими временами, когда многих писателей и поэтов одного за другим отправляли в северные лагеря, а то и дальше, на тот свет. Может быть, издатели рассуждали так: Генриха Гейне на Колыму уже не сошлешь. Но ведь можно было это сделать с издателями и редакторами (впрочем, не знаю — не исключено, что вскоре так и поступили)… И вот в одном из примечаний приводится отрывок письма, в котором Гейне, понимавший в 1846 году, что времена романтизма безвозвратно уходят, писал: «…меня страстно влекло еще погарцевать при лунном свете со старыми товарищами моих грез, и я написал «Атта Троля», лебединую песню умирающего периода…»
Мне тоже очень хотелось снова «погарцевать» со старыми товарищами — мальчишками из моего родного города, жившими там в середине прошлого века. С теми, кто строил самодельные телескопы и кораблики, зачитывался Жюлем Верном и Гайдаром, а мамину любовь, привязанность к друзьям и зеленую волю родных окраинных переулков ценил больше сокровищ мира.
Такими были не все, но такие были . Я сам из их клана и поэтому опять вернулся к мальчишкам, которые ненавидели слякотную осень, школьную форму, тупых и жестоких одноклассников, злобных взрослых и всякую неправду. К тем, кто часто бывал боязлив, но в решительные моменты мог проявить безоглядную храбрость. К тем, кто мучился загадками вселенной и отчаянно страдал, когда понимал, что может потерять друга…
В самом деле — ничего нового…
Разве лишь одно: в этой книге я смотрел на мир не только своими детскими глазами, но и глазами младшего брата. Ему в том, шестидесятом году было примерно столько лет, сколько герою этой истории. И поэтому роман я посвятил братишке…
Владислав КРАПИВИН
Апрель 2004 г.
