Книга Мушкетер и фея - Владислав Крапивин

— Крокодил. Смотри, порвал штаны…

— Они сами расползаются от ветхости.

Шорты были выгоревшие, вытертые на швах. Сшитые больше десяти лет назад на чешской фабрике «Svoboda». Когда-то два лета подряд в них гулял Симка Стеклов, так и не износил, вырос раньше, и потом они достались младшему брату. Теперь они Андрюшке (даже такому тощему) были тесноваты, но он их любил, говорил «счастливые» и в июне выиграл в них областные гонки на яхтах класса «Оптимист» на Михайловском озере под Туренью. Теперь латунный жетон победителя болтался на его бело-зеленой полосатой майке.

Рядом с жетоном висел стеклянный значок «Выставка чешского стекла».

Когда Серафим увидел этот значок на брате впервые, он ревниво сказал:

— Стоп. Откуда это?

— А чего такого? Мик подарил.

— Бессовестный тип он, этот Мик. Подарки разве передаривают?

— А разве нет? Тебе ведь его тоже подарили! Нора Аркадьевна…

— Всё-то ты знаешь… Не вздумай потерять. Реликвия…

— Не потеряю никогда на свете. Разве что кому-нибудь тоже подарю…

— Лю-бо-пытно. Кому это?

— Пока не знаю. Но когда-нибудь подарю. Мне это предсказано…

— Интересно кем?

— Кем-кем… Внутренним голосом.

— Который Всегда Рядом ?

Андрюшка замигал растерянно, испуганно даже. А Серафим хихикнул и уклонился от всяких «Откуда ты знаешь?!»…

Теперь, уходя с «Камалеса», Серафим напомнил брату еще раз:

— Ты хорошо понял? От судна ни на шаг.

— Ты меня утомил.

— Не хами, а то расскажу маме о всех твоих выходках.

— Доносительство противоречит идеалам Серебряного века, которые ты проповедуешь, — заявил этот тип.

Серафим оценил умную реплику. И, обернувшись на сходнях, снисходительно помахал Андрюхе мятой соломенной шляпой. Всем сердцем старшего брата он любил это двенадцатилетнее существо, похожее на тонкий пучок бамбуковых удочек с лохматой, выгоревшей под солнцем головой и глазами, как зеленые бутылочные осколки (а ведь в младенчестве был пухлый и сероглазый!). Любил и боялся за него. Поэтому иногда и «утомлял»…

В городе Серафиму Стеклову чудовищно повезло. Как попал в букинистический отдел захудалого книжного магазинчика потрепанный «Огненный столп» — посмертный, изданный осенью двадцать первого года в Берлине сборник Гумилева?! Кто осмелился сдать (и главное — выставить на продажу!) книжку расстрелянного и запрещенного поэта?! Впрочем, в провинциальных городках, где книготорговцы не всегда разбирались в старых книгах, такое порой случалось. Например, однокурсник Стеклова Максим Полуянов в подмосковном Дмитрове купил парижское издание бунинских рассказов, в которых Иван Алексеевич ох как нелестно отзывался о советской власти…

Оглядываясь, будто за спиной толпится вся местная госбезопасность, Серафим выложил нужную сумму. Надо сказать, немалую — значит, придется подсократить бюджет поездки! Но Андрюшка не рассердится, он понимающий человек…

Когда Серафим, спустившись с береговых отвесов, вернулся на судно, «понимающего человека» (разгильдяй чертов!), конечно, не было. Ни в каюте, ни на всем теплоходе. И Фатяня сказал, что его не видел.

— Погуляет и придет, не переживай. Может, красотку усмотрел на берегу…

— Я ему дам красотку…

Серафим поспешно сошел на пристань. Даже покупка теперь не очень радовала.

Но тревога была короткой. Андрюшка шагал вдоль воды к судну. Рядом по желтому песку, ломаясь на песчаных бугорках и складках, шагала суставчатая темно-синяя тень. Такая же беспечная и бестолковая, как ее хозяин.

Серафим пошел навстречу.

— Где тебя носило? Я же просил…

Андрюшка сказал на удивление кротко:

— Недалеко носило, чуть-чуть… Видишь, там старая баржа? За ней яхта стоит. Я увидел мачту, пошел посмотреть.

Баржа (видимо, брошенная) осела рыжей от солнца тушей у берега, на отмели. Из-за нее и правда торчала тонкая мачта с вантами и перекладиной — краспицей.

— Я там познакомился с одним парнем…

— Ну да. Рыбак рыбака… Наверно, такой же обормот, как ты…

— Ничего не обормот. Очень даже такой… культурный. Похож на тебя, когда ты был помоложе. Он старше меня на три года… Они пришли сюда из Питера, и теперь им надо обратно…

— Исчерпывающая характеристика…

— А чего ты такой… подозрительный?

— Потому что знаю. Сейчас ты скажешь: «Они позвали меня пройтись с ними под парусом…» И вас унесет неведомо куда, а я буду прыгать на берегу, потому что Фатяня к тому времени наладит двигатель…

Андрюшка посмотрел брату в переносицу. Потом на свои кеды.

— Да не в этом дело…

— А в чем?

— Да так…

— Андрей!

— Ну, чего «Андрей»! Я ничего… Просто он рассказал, что у них аварийная ситуация. Было их четверо, но один заболел, пришлось сойти где-то… не помню где… А другой недавно на очередной стоянке позвонил домой, а ему говорят: тебя ищут, срочно вызывают на завод, там горит проект. У них какой-то такой завод… и такой проект… И остались на яхте этот Олег и его старший брат, капитан…

— Ну, управятся как-нибудь…

— Вдвоем-то? Это же большая яхта. Не килевая, правда, туристский швертбот «Тэ-два», но все равно нужен экипаж… Олег поглядел на мою медаль с парусом и говорит…

— Что он «говорит», я знаю, не продолжай… Он что, всерьез думает, что я тебя отпущу? Мама убьет меня даже не дома, а заранее, на расстоянии.

— Я так и сказал! А он говорит: «А если с братом?»

— Новое дело!.. Интересно, что сказал бы Фатяня? «Дезертиры паршивые! Я за вас хлопотал, а вы…»

— Да почему дезертиры! Мы же пассажиры, а не матросы! Фатяне с нами только лишняя морока. У него с пыхтелкой во сколько забот!..

— Андрей, ты соображаешь? Незнакомые люди… Ты знаешь, что такое психологическая несовместимость?

Андрюшка сказал с печальным пониманием:

— Сим, я же ничего не прошу. Просто рассказываю… Просто жалко, что у них срывается плавание… А никакой несовместимости, наверно, не было бы. У нас с Олегом с первого взгляда получилась совместимость…

— Такой же обормот, как ты… — сказал Серафим. Заметил, что повторяется, и разозлился. На себя.

Разговаривая, они незаметно пошли вдоль воды, причем не к теплоходу, а к барже. Теперь видна была уже не только мачта, но и корма яхты. Серафим решительно повернул брата за плечи — к пристани с «Камалесом».

Андрюшка не сопротивлялся.

И эта покорность младшего брата была хуже каприза и споров.