Книга Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства - Анна Никольская

Ещё Алка про драматический кружок рассказывала, как она играла Джульетту один раз и уснула прямо на сцене. От волнения. А я, наоборот, от волнения спать совсем не могу. Много чего мне Алка ещё рассказывала: и про пионеров, и про железный занавес чуть-чуть, и про очередь за колбасой. Я её слушал, слушал, а потом подумал, что зря я тогда наорал на папу.

А потом я опять думал уже про одну только Алку.

Мы шли по аллеям и держались за руки.

Я даже не заметил, как так получилось. Как я её за руку взял? Или это она меня?

С Нинелькой Колготковой мы тоже ходим. Но с ней всё-таки по-другому. Нинелька мне больше друг, а Тюльпанская мне больше девушка.

— Барашек хоть и брат тебе, а я прямо скажу: не нравится он мне, — вдруг сказал Алка.

— Почему? — удивился я.

— Сельпо он и дуется всё время. И вообще, мы с ним с четвёртого класса враждуем. То ли дело ты — весёлый, не жадный, за девушкой умеешь ухаживать. Сразу видно — москвич! Рацию вон подарил.

Она вдруг взяла и чмокнула меня в щёку.

То есть поцеловала.

Ничего себе! Меня первый раз в жизни женщина поцеловала! Если маму не считать.

Я был смущён, но вида не показывал. Алка тоже.

— В общем, ты, конечно, как знаешь, но я бы тебе посоветовала от Барана подальше держаться. Он, если хочешь знать, тебе завидует.

— Завидует?

— Я сразу заметила, как он на твои адики пялится. У меня глаз на это намётанный. А когда ты жвачкой нас угостил, он вообще взбесился!

А Тюльпанская, кажется, права.

Я, кажется, тоже что-то такое заметил.

— У меня есть золотое правило, — серьёзно сказала Алка, — от завистников держись подальше. И от угрюмых личностей тоже.

— Тишка вступился за меня перед Чаплей, — напомнил я.

— Ха, а ты ничего не путаешь?

Точно, это же Алка всё уладила тогда.

А Тишка только для вида на Чапле висел.

— Ты права. Тишка странный. Психиатром мечтает стать, представляешь?

— Психиатром?! Ой, не могу! Умереть — не встать.

— Ага, — улыбнулся я. — Людей от детства хочет лечить.

— Да его самого лечить пора.

— Точно, — засмеялся я, — психиатр нашёлся! — Я пятился задом и изображал перед Алкой угрюмого Тишку. Получалось похоже.

— А фамилия у него — обхохочешься!

— Ага! БЗД!

— Ой, Тишечка, приветик! — Тюльпанская вдруг остановилась.

Я тоже встал.

— А мы как раз тут вас ищем. Как на карусельчиках покатались? — Алка улыбалась — хитренько так.

Я обернулся — тоже весь улыбающийся — и увидел Тишку.

Тишка просто ушёл. Он мне ничего не сказал. Хотя спокойно мог дать мне в дюндель — имел на это полное право.

Но он просто так взял и ушёл.

— Ну и ладно! — сказала Алка. — Пошли лучше в тир, постреляем. Алка любила стрелять, я заметил.

И мы пошли в тир — с Тюльпанской и Щиборщ. И девчонки выиграли там Карлсона с пропеллером. А я ещё набор кеглей. А потом мы пошли на чёртово колесо и на автодром с весёлыми горками. Там и правда было весело, на этих горках, и я даже забыл про Тишку.

А когда мы настрелялись и накатались, Светка пошла домой, а я повёл Алку в ресторан «Волна» на речном вокзале. Там сейчас байкер-бар «Балтика» и ночной клуб для подозрительных личностей, как мама говорит.

У меня всё ещё оставались деньги, хотя мы весь день себе ни в чём не отказывали. Мне начинала нравиться такая безбедная жизнь — в тридцать лет назад.

Я уже прикидывал, как мы будем кутить всю ночь с цыплятами табака и маринованными патиссонами. И чтобы крем-сода рекой! И может быть, я даже позову цыган, как Никита Михалков в каком-то фильме, и они будут петь и плясать для нас до зари с дрессированными медведями.

А саму зарю мы встретим на Оби. Я найму лодочку, и мы снова будем держаться с Алкой за руки и смотреть, как встаёт из воды малиновое солнце. А утром я нарву Тюльпанской букет ромашек (хотя какие ромашки в мае, лучше тюльпанов)…

Что-нибудь такое нарву и осыплю ее с головы до пят!

Но нет.

В ресторан нас не пустили.

Во-первых, не было мест. На дверях так и было написано: «Мест нет». А во-вторых, мы не прошли у секьюрити фейсконтроль. То есть у швейцара его не прошли.

Я попытался было с ним поспорить. Я стал уговаривать этого деспота в фуражке и сулить ему золотые горы — так бы поступил на моём месте папа. Но на моём месте был я, и на швейцара мои уговоры не действовали. Тогда я закричал:

— Безобразие!

И ещё:

— Это дискриминация молодёжи на рынке труда!

Я это выражение в газете прочитал и запомнил, мне понравилось.

После этого к нам сразу подошли какие-то парни с красными повязками на рукавах (Алка про них сказала: «Дружинники, сматываемся!»), взяли нас под локотки и отвели в кусты. Там они сказали, чтобы я подобрал сопли и что мне пора баиньки. Это при Алке!

Я был унижен и оскорблён.

Алке это, по-моему, тоже не понравилось. Потому что она какая-то сразу скучная стала и сказала:

— Ну, мне пора. Чао-какао!

Я был в шоке, но всё-таки предложил проводить её до подъезда. Но Тюльпанская сказала:

— Мерсибо, я сама. Телефонируй! — И ушла.

А куда я ей буду телефонировать? Она ведь даже номера не оставила, а я спросить не успел. Ладно, у Тишки узнаю.

Тишка.