Книга На крестины в Палестины - Алексей Лютый

– Поймаю – убью, – коротко выразил общее мнение лаконичный омоновец. – Причем медленно и печально. Даже то, что он тещу мою напугал, в расчет принимать не буду.

– И это правильно, – подражая первому и единственному президенту СССР, согласился с ним Рабинович. – Только не сразу. Ты его, Ванюша, поймай, затем я гада поспрашиваю, отчего мы в Византии, а не у иерусалимских ворот, а потом делай с ним что хочешь.

– Договорились, – деловито согласился с ним Жомов. Ой, мечты, мечты!..

А между тем сраженные ментами в битве местные жители и защищавшие их сарацины потихонечку стали приходить в себя. К удивлению друзей, ни один из них не испугался Горыныча. Ахтармерз, конечно, за то время, что прошло с начала полевого побоища, здорово уменьшился в размерах, но как был, так и оставался трехглавым извергателем огня, подобные которому вряд ли водились в окрестностях сарацинской деревеньки. Однако аборигены на Ахтармерза хоть и косились, но ни испуга, ни возмущения его присутствием не выказывали, чем немало удивили Рабиновича.

– Странно, – буркнул он себе под нос. – Те убежали как ошпаренные, а этих наш трехструйный автоген ничуть не пугает.

– Сам ты автоген, – обиделся на него Горыныч. – А не боятся меня туземцы потому, что у них такие существа даже в мифах не описаны. К тому же я сейчас маленький, да еще и рядом с вами стою. Чего же им меня бояться?..

– Изините, почтенные, что вмешиваюсь в вашу высокомудрую беседу, но позвольте мне, ничтожнейшему, недостойному целовать пыль у ваших ног, спросить вас, на нашей ли стороне вы сражались с неверными? – поинтересовался один из сарацин, у которого, видимо, память после боя отшибло. – Если да, то будь благословенна та земля, что родила таких великих воинов, но куда подевались наши соперники и враги? А если нет, то отчего, иблис меня задери, деревня не разграблена, куда подевались неверные и почему вы все еще здесь?

– Чего он такое сказал? – Жомов толкнул кинолога кулаком в бок. – Он нормальным русским языком объясняться может?

– Ваня, ты хоть сейчас в разговор не лезь, – недовольно отмахнулся от него Сеня и повернулся к сарацину: – Видите ли, уважаемый, собственно говоря, однозначного ответа на ваши вопросы у меня нет. – А затем сменил тон: – В общем, ты жив, вот и радуйся. А нас не хрена тормошить. У нас своих забот хватает. Чем дурацкие вопросы задавать, лучше покажи, где тут поесть можно!

Сарацин удивленно посмотрел на Рабиновича, но больше ничего не спрашивал. Неизвестно, то ли его уже крестоносцы зашугали, то ли он родился таким, или просто знал, что с ментами спорить опасно, но в один миг сделался тише воды ниже травы, хотя и до этого не особенно буянил. Несколько секунд он удивленно чесал чалму под пристальными взорами ментов, а потом пожал плечами.

– Боюсь, уважаемые, в этом убогом ауле нет ни корчмы, ни дастархана, ни прочих прелестей Востока, – наконец проговорил сарацин. – Здесь покормиться можете только в домах, и то я пока не знаю, успели неверные добычу утащить, когда убегали, или где-то здесь побросали…

– Ты нам давай отмазки не лепи! – к удивлению друзей, вместо Жомова заорал на аборигена Попов. Видимо, это просто с голоду, но Ваня все равно обиделся на то, что криминалист его прямые обязанности выполнять пытается. А Андрюша орал, не обращая внимания ни на друзей, ни на то, что ему сарацин уже свой собственный сухой паек под нос подсовывает: – Что за свинство, блин, вокруг творится? Оборзели все напрочь! С голоду человек подыхать будет, а его в это время за три Караганды зашлют! Ладно, я бы еще понимал, если бы одни евреи вокруг были. Так нет, и эльфы все сволочи, и эти урюки первобытные туда же. Где жратва, я спрашиваю? – И заткнулся, увидев наконец перед своим носом кусок вяленого мяса и черствую лепешку.

Хрен бы Попов дома хлеб такого качества жрать стал! Ему мама больше сдобу пекла да пироги с ливером. А здесь мамы нет, продовольствия после отлета из Эльфабада не подвозят, и вообще жизнь такая мерзкая, что хоть на подножный корм переходи, хоть себя самого есть начинай. Вот Андрюша и проглотил черствую лепешку, даже не поморщившись. А сарацин не сводил с него удивленных глаз.

– Чего ты пялишься, морда протокольная?! – завопил Попов, проглотив первый кусок. – Что, хочешь сказать, у вас так не жрут?.. Посмотрел бы я, что бы ты есть начал, если бы тебя столько времени голодом морили…

– Нижайше прошу прощения, если вас обидел. Видит Аллах, я этого не хотел. – Сарацин смиренно склонил голову. – Просто я спросить хотел об эльфах. Часто доводилось от рыцарей слышать об этих чудесных существах. Говорят, что эльфов только святые видят. Скажите, о мудрейший, они правда большие и красивые, как говорят одни, или очень маленькие и светящиеся, по словам иных рассказчиков?

– И такие, и эдакие есть, – буркнул Андрюша себе под нос. – А в основном все больше уроды и сволочи попадаются. Насмотрелся я на этих гадов, теперь больше скотов парнокопытных ненавижу. Те хоть голодом меня уморить ни разу не пытались.

Неожиданно для всех сарацин вдруг бухнулся на коленки, как подкошенный. Он сложился почти вчетверо и, отбросив с шеи свободно болтающийся конец чалмы, выхватил из ножен кривую саблю. Попов, не ожидавший такой прыти от собеседника и потому испугавшийся, отскочил в сторону, а удивленный омоновец повернулся к Рабиновичу.

– Сеня, я, в натуре, не понял, что этому уроду надо? – сердито заявил он. – Сначала вопросы хамские задает, а теперь вот, как гейша французская, вниз свалился…

– Гейши не французские, а японские, – меланхолично поправил его Рабинович, не сводя с сарацина удивленного взгляда.

– Да какая мне разница, на хрен, – отмахнулся от него сердитый Ваня. – Ты видишь, что он делает? Полбашки заголил и саблю нам под нос тычет, чтобы мы ему кантик на затылке подровняли. Что мы, блин, на педикюров похожи?

– На кого? – оторопел кинолог.

– Ну, на педикюров. – Увидев его рожу, Жомов растерял весь пыл. – Это те, кто педикам красоту наводит…

Закончить фразу Ваня не успел, потому что Попов с Рабиновичем заглушили ее диким хохотом. Сеню просто скрючило пополам, а эксперт-криминалист и вовсе на травку свалился и недоеденный кусок мяса потерял. И то хорошо, что не поперхнулся им и не умер! А бравый омоновец сначала удивленно вытаращился на друзей, а потом, совершенно не понимая причины их смеха, начал потихоньку багроветь от злости. Может быть, так бы навсегда и остался с пунцовой харей, цвета генеральских лампас, да Рабинович вовремя в себя приходить начал.

– Ну, ты, блин, ля-апнул! Как в микрофон рыгнул, – едва отдышавшись от смеха, заявил он Жомову. – Педикюр, чтоб ты знал, Ванечка, лингвист ты наш доморощенный, это художественно-гигиеническая обработка ногтей на пальцах ног, а не то, что ты думал.

– А как же то называется? – недоверчиво поинтересовался омоновец.

– А хрен ее, мой милый, знает, – отмахнулся от него Сеня и слегка пнул носком берца все еще лежавшего в прежней позе сарацина. – Вставай, блин, чучело. Чего ты еще тут придумал такое?