Книга Шепот ужаса - Сомали Мам

В моих воспоминаниях Тхлок Чхрой было тем местом, где меня ненавидели, называли дикаркой. Добрых людей было совсем немного, я их хорошо помнила, но от большинства мне, темнокожей девчонке, таскавших для них ведра с водой и работавшей в их полях, не приходилось ждать ничего, кроме тычков и оскорблений. Я понимала, что они уже знают, чем я занималась в столице: раз слышал отец, значит, это не тайна и для остальных. Я понимала, что меня станут презирать, а то и побьют камнями. Мне не хотелось возвращаться.

Но я все-таки села на паром, направлявшийся в Кампонгтям. Ехать было не так уж далеко, весь путь занял около пяти часов, но всю дорогу я жутко нервничала. Я рассчитала время так, чтобы приехать в Тклок Чхрой поздно вечером, когда все уже сядут ужинать, тогда по пути домой я ни с кем не столкнусь.

Последний раз я была в деревне в 1985-м, на свадьбе Сопханны, еще пятнадцатилетней медсестрой; тогда я жила в Тюпе рядом с плантацией каучуковых деревьев. Прошло пять лет; деревня как будто стала меньше, однако и зажиточнее. На окнах нескольких домов появились новые ставни. Я даже увидела пару недавно построенных домов, больших, с крышей из цельных досок. Рядом с лавкой насильника-китайца вырос еще один небольшой магазинчик. Проходя мимо, я чуть не задохнулась от ненависти.

Грунтовая дорожка через всю деревню нисколько не изменилась, однако на дом отца невозможно было смотреть без слез. Стены из переплетенных пальмовых листьев давно уже не менялись. Детьми мы постоянно плели новые секции стен и крыши, на которую шли сухие и длинные листья кокосовой пальмы; теперь же заниматься этим было некому. Дом выглядел обветшалым, почерневшим в тех местах, где насекомые и гниль проели дыры. Он заваливался набок, потому что стойки подгнивали; сезон дождей еще не наступил, и высохшая земля растрескалась. Я ощутила укол совести, мне стало жаль отца.

Они были дома — мать и отец, которых я выбрала себе сама, или которые выбрали меня. Они состарились и похудели, став гораздо ниже, — будто ссохлись. Когда я вошла, они ели из небольшой чашки рисовый суп с кусочками сушеной рыбы. Увидев меня, родители удивились, однако не стали мучить меня расспросами. Отец только улыбнулся: «Как хорошо, что ты снова дома, дочка».

Я отдала им большую сумку со школьными принадлежностями, купленными на деньги Пьера, и неловко, путаясь, объяснила свою придумку. Мама улыбнулась, я поняла, что им очень нелегко жить на жалкую учительскую пенсию. В отличие от многих других учителей, Мам Кхон никогда не требовал со своих учеников платы за право посещать занятия или сдавать экзамены. Он был человеком честным, порядочным, как это часто бывает в таких случаях, небогатым.

Мама с моим приходом засуетилась, извиняясь, что из еды больше ничего нет. Она собралась было сходить купить что-нибудь, но я не хотела ставить ее в неловкое положение — я видела, до чего родители бедны.

У отца в глазах стояли слезы, у нас с мамой тоже. Не находя слов, мы плакали. Передо мной проносились воспоминания из прошлого: одни горькие, другие сладкие. Я не могла рассказать этим хорошим людям о своей жизни в Пномпене, о том, как меня унижали, обманывали, били и насиловали грязные, полные презрения ко мне мужчины, один за другим. В моей уродливой жизни не было ничего достойного, то же самое я думала и о себе.

Родители рассказали о том, как дела у Соеченды: она живет в Кампонгтяме, крупном провинциальном городе, и работает в конторе Министерства сельского хозяйства. Сотхеа учится в лицее в Пномпене, однако чтобы оплачивать учебу, работает в парикмахерской у обочины.

Позже пришла Сопханна: она жила рядом с родителями, и дом ее был похож на какую-то развалюху, даже свай не было. Сопханна работала учительницей в деревне по соседству. Мужа дома не было, однако я поняла, что денег он не приносит. Вся его работа по дому состояла только в том, чтобы задать корм свиньям. Остальное же время он просто слонялся без дела. Сопханна, как и родители, сильно похудела и будто состарилась. Она потеряла былую красоту: ее маленький хорошенький ротик растянулся, а в глазах уже не было прежнего веселья.

Видя их крайнюю нужду, я загорелась желанием помочь. Несмотря на то что они с трудом кормили себя, отец все же предложил мне остаться и жить у них. Он сказал, что так я буду в безопасности, только и всего, но я поняла, что он имеет в виду, и уставилась в пол, сгорая от стыда. И все же я не видела для себя никакой возможности вернуться в Телок Чхрой. Ничего хорошего меня здесь не ожидало. В этой маленькой деревеньке было слишком много ненависти, а добрых людей можно пересчитать по пальцам. Страшно было даже подумать о том, что меня ждет, когда деревенские узнают, что я продавала себя и что у меня нет денег. Так что я покачала головой.

Отцу я рассказала, что в Пномпене встретила мужчину, иностранца. Что он хороший человек, и это он дал мне деньги, на которые я купила школьные принадлежности. Я знала, что отцу такое не понравится, но все же надеялась, что он поймет. Мужчина из кхмеров будет бить меня и всячески оскорблять, потому что я побывала в борделе. В глазах камбоджийца я запятнала себя навечно. Но иностранец может и не обратить особого внимания на мое прошлое.

Отец только еще раз повторил свое предложение остаться в деревне. Он сказал: «Я не хочу, чтобы ты возвращалась в город. Там тебе могут сделать больно. Пожалуйста, живи здесь, где твой дом».

Я подумала, что отец еще чего доброго силой вынудит меня остаться. Наутро, еще до рассвета, я оделась и вышла к берегу реки в своих городских туфельках. Сев на первый же паром, я отправилась обратно в Пномпень.

Глава 7. Французское посольство

Когда я вернулась в Пномпень и зашла к Гийому, меня уже дожидался один человек, из местных. Он был камбоджийцем и ухаживал за домом, в котором жил Пьер; оказалось, Пьер повсюду меня разыскивает. Потом я узнала, что Пьер даже сказал одному своему другу, что познакомился с женщиной, на которой собирается жениться, что она самая красивая и что он обязательно найдет меня. Он по мне с ума сходил.

Когда я пришла к Пьеру, он предложил мне переехать к нему, в большой деревянный дом, где жили и другие иностранцы, работавшие на гуманитарную организацию. Мне было как-то не по себе. Пьер не мог похвастать богатством, да и вид у него был потрепанный — совсем не тот мужчина, о каком я мечтала. Он не походил на Хендрика, американца из Сингапура, однажды запросто подарившего мне сто долларов на одежду. Но Пьер говорил по-кхмерски, а это для меня было важно. Он не воротил нос от местной кухни и вообще отличался от других иностранцев.

Я решила поговорить с Гийомом. Он посоветовал мне найти другого спутника жизни. Сказал, что Пьера недолюбливают, что он заносчив и хвастлив, так что лучше не торопиться. Хорошенькая рекомендация, ничего не скажешь. Однако мне нравилось, что Пьер представлял собой личность. И все же я решила последовать совету Гийома.

Когда мы оставались наедине, Пьер часто говорил, что не хочет принуждать меня. Для него было важно знать, хочу ли я близости и что при этом испытываю. Но в моем представлении близость всегда была связана с насилием. Я не могла вычеркнуть прошлое. Мне казалось невозможным вернуться к нормальной жизни. Я даже не знала, как жить если не счастливо, то хотя бы спокойно. Пьер был добр ко мне, однако ночи вдвоем с ним давались мне нелегко.