Книга Шепот ужаса - Сомали Мам

Однако подходил к концу контракт Дитриха на работу в Камбодже, и он должен был возвращаться обратно в Швейцарию. Через полгода после того, как я впервые встретила его, Дитрих снова пришел с переводчиком — он хотел, чтобы я все поняла. Дитрих объяснил, что скоро уезжает, но мог бы взять меня с собой, если я захочу.

Мне такое казалось невероятным. О Швейцарии я ничего не знала, да и о Дитрихе тоже, хотя мы и прожили вместе несколько месяцев. Подруги, Чхетриа и Мом, предостерегали: а вдруг в Европе белый продаст меня. Я и сама не могла доверять Дитриху целиком и полностью — я не понимала его, не находила объяснения тем или иным его поступкам. И вот я решила, что если уеду туда, где ничего не понимаю, где даже язык мне незнаком, могу оказаться в положении более худшем, чем здесь, на родине.

Перед отъездом Дитрих оставил мне тысячу долларов. (В Камбодже большие суммы мы считаем в долларах, национальную же валюту, риель, используем, когда имеем в виду мелкие суммы.) Тысячу долларов я тогда и вообразить себе не могла, это было все равно, что сегодня получить сто тысяч долларов. Через переводчика Дитрих сказал, чтобы на эти деньги я купила мотоцикл, пошла в школу, а может, открыла бы свое дело. Словом, начала новую жизнь. Дитрих не хотел, чтобы я возвращалась к прежнему занятию. Он в самом деле был человеком порядочным.

После отъезда Дитриха я пошла к тетушке Пэувэ и дала ей сто долларов. Даже не знаю, почему я так поступила. Видно, мне, глупой, казалось, будто она испытывает ко мне теплые чувства. Еще по сто долларов я дала Чхетриа и Мом. Хотела дать и Хеунг, но не смогла найти ее — она съехала с прежнего места, и никто не знал, куда. Однако всем девушкам в заведении тетушки Пэувэ я раздала по пятьдесят долларов. Я купила им свободу, которой они вольны были воспользоваться. До сих пор я вспоминаю об этом своем поступке без всякого сожаления.

Кажется, то был последний мой визит в бордель тетушки Пэувэ. С тех пор я избегала ходить той улицей. Даже когда бывала по соседству, у меня кожа покрывалась мурашками и холодным потом. Я так и не находила в себе сил пройти той дорогой и всегда сворачивала, делая крюк.

* * *

Теперь мне предстояло решить, что делать дальше. Перед отъездом Дитрих попросил своего друга Гийома приглядывать за мной. Гийом тоже был швейцарцем, и я никому так не обязана, как ему, столько сделавшему для меня. Он разрешил мне пожить в его особняке и даже подыскал работу — уборщицей в доме его подруги Лианы, итальянки. Я зарабатывала двадцать долларов в месяц. И этого было достаточно.

Как-то Гийом отвез меня во французский культурный центр, занимавший здание в самом центре города, и записал на уроки французского. У меня уже не оставалось денег, чтобы оплачивать занятия, так что заплатил Гийом. Но он ни разу не пытался дотронуться до меня или воспользоваться моей зависимостью — просто помогал мне, будучи по натуре человеком добрым. Мы до сих пор дружим.

Мне нравилось ходить на занятия в культурный центр. Конечно, никто там не носил форму, но я купила темно-синюю юбку и белую блузку и тщательно гладила их перед каждым уроком. Они для меня много значили, они служили символом чистоты и честности, скрывая грязь. Мне очень хотелось выглядеть хорошенькой юной студенткой с учебниками под мышкой.

Я не слишком-то много выучила — французский был для меня труден. Когда дедушка продал меня мужу, жившему в Тюпе, я только-только заканчивала начальные классы: меня научили читать и выписывать кхмерские значки с завитушками, однако прямые линии латинского алфавита давались мне с трудом. Занятия проходили всего раз в неделю, однако мало- помалу я начала разбирать отдельные слова. Мне нравилось узнавать что-нибудь новое, так что ученицей я была усердной.

Иногда мы с Чхетриа и Мом ходили в ночные клубы, куда в свое время водил меня Дитрих и где было много иностранцев. Мом снова работала на тетушку Пэувэ, и пока мы танцевали, находила себе клиента. Я тоже встречалась с некоторыми мужчинами. С Хендриком, американцем, работавшим в Сингапуре. С Дино, итальянцем. И хотя это не было проституцией, потому что наши отношения длились гораздо дольше одной ночи, все равно от них отдавало чем-то подобным.

Я занималась проституцией в Пномпене уже четыре года и не знала, как выбраться из этого порочного круга. Мне очень хотелось, но я видела, что нахожусь в ловушке. Я ни на что не годилась. Я была срей коук, испорченной раз и навсегда. Я была грязной, и у меня не было надежды когда-нибудь отмыться.

* * *

Гийом водил дружбу со многими и часто устраивал вечеринки. Все его друзья заявляли, что влюблены в меня и, естественно, их ко мне влекло. Они были богатыми белыми, работали в посольствах, культурных центрах или крупных корпорациях. Они приезжали в Камбоджу на год-другой, редко кто из них понимал хотя бы несколько слов по-кхмерски, да и местную кухню они не жаловали.

Но однажды я встретила Пьера. Должно быть, это произошло в 1991-м. Он был высоким и симпатичным, хотя имел несколько потрепанный вид. Этот двадцатипятилетний француз работал на французскую гуманитарную организацию, делал для них лабораторные анализы. Мне было двадцать, и я впервые встретила иностранца, который так замечательно говорил по-кхмерски.

Пьер начал спрашивать. Дитрих пытался меня рассмешить, а потом заняться со мной любовью, но Пьер забросал меня миллионом вопросов. Откуда я родом? Как случилось, что я стала проституткой? Почему занимаюсь этим? Хочу ли покончить с такой жизнью? И слушал. Прежде я молчала, но тут вдруг заговорила.

Мы проговорили до часу ночи; кажется, в тот день мы даже не коснулись друг друга. Пьер отнесся ко мне с уважением, и я оценила это. Надо же — белый, говорящий по-кхмерски! Пусть я не влюбилась в Пьера, но тут же решила, что с ним смогу жить. Он был простым, совсем как камбоджиец. Ел рис с рыбным соусом. Да и жил, как местные, — делил комнату с другими иностранцами в большом деревянном доме, где часто отключали электричество, в кухне стояла жаровня на углях, а из крана текла холодная вода. Пьер не был богат, но из всех, кого я встретила, он один проявил ко мне неподдельный интерес — не к моему телу, а ко мне самой.

Я сказала Пьеру, что не хочу больше торговать собой. Хочу быть чистой. И призналась, что ничего не умею, да и денег у меня нет. Он спросил, не соглашусь ли я на его помощь — он поможет мне открыть свое дело, и на следующее утро дал мне сто долларов. Сказал, что это нечто вроде небольшого стартового капитала. Он в самом деле хотел помочь, что меня глубоко тронуло.

Наша беседа взбудоражила меня. Пока я говорила с Пьером, на меня нахлынули воспоминания и потоки чувств. Я рассказала ему о своих приемных родителях — как отец пытался заботиться обо мне, когда я жила в деревне, как записал меня в школу, каким добрым и внимательным был ко мне. Когда Пьер дал мне деньги, я вдруг вспомнила, до чего бедным и уставшим выглядел отец в тот день, когда увидел меня в машине Дитриха. И решила, что непременно должна помочь ему, чем могу.

Я отправилась на старый Русский рынок, находившийся в центре города, и накупила столько тетрадей и карандашей, что их было достаточно, чтобы открыть небольшую лавчонку по продаже канцелярских товаров. Семье учителей ведь надо закупать школьные принадлежности. Но как же доставить все это моей приемной семье? Придется собраться с духом и съездить в деревню.