Книга Скрипка - Энн Райс

С тех пор я притрагивалась к скрипке всегодважды. Неужели прошло тридцать пять лет? Почти. Если не считать одного пьяногозагула с последующим похмельем, то я ни разу больше не дотронулась до другойскрипки, никогда-никогда мне не хотелось дотронуться до деревянной деки, струн,канифоли, смычка… Нет, никогда.

Но с чего мне вообще пришло это в голову? Этобыло давнее разочарование. Девочкой я побывала в нашем муниципальном зале,когда великий Исаак Стерн[8] исполнял Концерт для скрипкиБетховена. Как же мне хотелось извлекать те великолепные звуки! Как мнехотелось стать той фигурой, что раскачивалась на сцене. Мне хотелосьзавораживать!

И сейчас мне хотелось извлекать такие жезвуки, проникающие сквозь стены этой комнаты…

Концерт для скрипки Бетховена – первоемузыкальное произведение, с которым я впоследствии близко познакомилась побиблиотечной партитуре.

Я стану Исааком Стерном. Обязательно!

Зачем сейчас об этом думать? Еще сорок летназад я знала, что у меня нет ни таланта, ни слуха. Я не могла различитьчетверть тона, не обладала ни умением, ни внутренней дисциплиной – все этоговорили мне лучшие учителя, причем очень тактично.

А затем вступил семейный хор: «Трианаизвлекает из своей скрипки жуткие звуки!» После чего последовал строгий выводотца, что уроки стоят слишком дорого, особенно для того, кто недисциплинирован,ленив и вообще непоседлив от природы.

Следовало бы это забыть.

Неужели с тех пор случилось мало трагедий:мать, ребенок, давно потерянный первый муж, смерть Карла… Зов времени,углубление понимания…

Тем не менее я ясно вижу тот далекий день,лицо владельца скупки, мой последний поцелуй скрипке – моей скрипке, –прежде чем она скользнет через грязный стеклянный прилавок. Пять долларов…

Все это чепуха. Не плачь, что ты невысокая,что не обладаешь ни стройностью, ни грациозностью, ни красотой; не плачь, что утебя нет певческого голоса или даже решимости познать азы игры на фортепьянодля исполнения рождественских гимнов.

Я взяла пять долларов, прибавила к нимпятьдесят благодаря помощи Розалинды и отправилась в Калифорнию. Школа осталасьпозади. Мать умерла. Отец нашел новую подругу, протестантку, чтобы было с кем«время от времени пообедать». Она досыта кормила моих заброшенных младшихсестренок.

– Ты никогда о них не заботилась!

Все, хватит! Я не стану думать о тех временах,не стану вспоминать ни о маленькой Фей, ни о Катринке в тот день, когда я ушла.Катринка едва обратила на это внимание, но Фей лучезарно улыбалась, всепосылала мне воздушные поцелуи… Нет, не нужно. Нельзя!

Ладно, так и быть, играй для меня, а я покапостараюсь забыть свою скрипку.

Вы только послушайте его!

Можно подумать, он со мной спорит! Ублюдок!Песня все лилась и лилась, зарожденная в печали и сыгранная с печалью, отчегоэта самая печаль должна была стать сладостной или легендарной – или и той идругой.

Реальный мир отступил. Мне снова четырнадцать.На сцене играет Исаак Стерн. Под люстрами зала звучат то громкие, то едваслышные звуки великого концерта Бетховена. Сколько еще детей сидели тамзавороженные?

О Боже, если бы стать такой! Если бы суметьтак сыграть!..

Каким все казалось далеким – и то, что явыросла и жила своей жизнью, и то, что когда-то влюбилась в своего первого мужаЛьва, а потом узнала Карла, и то, что он когда-то жил и умер, и то, что мы соЛьвом потеряли маленькую девочку, которую звали Лили, и то, что я держала наруках крошку, когда она страдала – с закрытыми глазками и лысой головой… Нет,наверняка существует точка, где воспоминания превращаются в сон.

С медицинской точки зрения, это обязательнонужно запретить.

Ничего страшнее не могло случиться: умирающеезлатокудрое дитя, похожее на эльфа, плачущий Карл, который никогда прежде нежаловался, мать, умолявшая, чтобы ее не увозили в тот последний день, и я, еечетырнадцатилетняя дочь, эгоцентристка, абсолютно не осознававшая, что большеникогда не ощутит теплых материнских рук, никогда не поцелует ее, никогда нескажет: мама, что бы ни случилось, я тебя люблю. Я тебя люблю… Я тебя люблю!Мой отец вдруг, несмотря на морфин, сел в кровати и в ужасе ошеломленнопроизнес: «Триана, я умираю!»

«Посмотри, каким маленьким кажется белыйгробик Лили в калифорнийской могиле. Взгляни на него. И вспомни те времена,когда вы курили травку, пили пиво, читали вслух стихи, – битники, хиппи,реформаторы мира, родители ребенка, настолько очаровательного инеобыкновенного, что, даже когда малышкой завладел рак, прохожиеостанавливались, чтобы высказать свое восхищение ее прекрасным маленькимкруглым белым личиком», – говорила я себе и вновь сквозь время ипространство видела, как мужчины опускают крохотный гробик в ящик из красного дерева,стоящий в земляной дыре, но доски гвоздями не заколачивают.

Мать Льва плакала не переставая. А его отец,добросердечный мягкий техасец, зачерпнул и бросил в могилу пригоршню земли.Затем остальные последовали его примеру. Я прежде не знала такого обычая. А мойотец с торжественным видом наблюдал за церемонией. Что он думал в те мгновения?Что я получила наказание за свои грехи – за то, что оставила своих сестер,вышла замуж за человека, исповедующего другую веру, и позволила собственнойматери умереть без любви? Или его одолевали более тривиальные мысли? Лили небыла его обожаемой внучкой. Их разделяли две тысячи миль, и он редко виделдевочку до того времени, когда болезнь лишила ее длинных золотистых локонов иизуродовала отеками ее личико с мягкими щечками. Но не было на земле снадобья,способного потушить ее яркий, сияющий взгляд и лишить ее мужества.

Теперь уже не важно, кого любил и кого нелюбил мой отец!

Я повернулась в кровати, поглубже зарывшись вподушку и радуясь тому, что, даже полностью утопив левое ухо в пуху, я все ещеслышала пение скрипки.

Ты дома, дома, дома, и когда-нибудь они всевернутся домой. Что это означает? Совсем не обязательно оно должно что-тоозначать. Ты можешь просто прошептать это… Или спеть – вместе с его скрипкойспеть песню без слов.

Начался дождь.

Мое робкое спасибо.

Начался дождь.

Прямо как по заказу, он падает на старые доскитеррасы и на ржавеющую жестяную крышу над этой спальней; он плещется на широкихподоконниках и просачивается сквозь щели.