Книга Скрипка - Энн Райс

– В самом деле, ты готовишьотлично, – вновь заговорила я. – А теперь ступай, Алфея. Я действительноего знаю. А вдруг он и вправду сыграет? Не беспокойся насчет него. Я за нимприсмотрю.

– По мне, так он настоящийбродяга, – тихо проворчала Алфея, весьма красноречиво сложив руки инаправляясь прочь из комнаты.

Она продолжала говорить, сочиняя собственнуюпесню. Жаль, я не могу лучше передать потомкам ее быструю речь из скомканныхслов, а главное – ее безграничную жизненную силу и мудрость.

Я поглубже зарылась в подушку; согнула руку влокте под головой и поудобнее улеглась, глядя прямо на него, на его фигуру вокне, на то, как он смотрит поверх скользящей рамы в подъемном окне с двойнымостеклением.

Куда ни глянь – повсюду песни: и в дожде, и вветре, и в стоне страждущего… Повсюду песни.

Алфея закрыла дверь. Раздался двойной щелчок.Когда имеешь дело с новоорлеанской дверью, вечно искореженной, этот щелчокозначает, что она действительно закрыта.

В комнату вернулась тишина, словно ее никто ине нарушал… И вновь с улицы донеслось внезапное крещендо непрерывавшегося гула.

За его спиной – за спиной друга, неподвижноглядящего на меня черными глазами, – распелись птицы, как бывает поздновечером, когда в определенный час у них наступает прилив энергии, что неперестает меня удивлять.

А поток машин продолжал весело гудеть своюпогребальную песню.

Он передвинулся к балконной двери. Белаярубашка, заношенная и незастегнутая; темная поросль на груди, как тень иливорс. Распахнутый жилет из черной шерсти – на нем тоже не было пуговиц. Вовсяком случае, так мне показалось.

Он придвинулся совсем близко к раме. Какой онхудой! Может быть, болен? Как Карл? Я улыбнулась при мысли, что все можетначаться сначала. Но нет, теперь болезни казались такими далекими, а онвыглядел таким живым, что с ним никак не вязалась предсмертная слабость.

Он с укором посмотрел на меня, словно говоря:«Тебе лучше знать». А потом действительно улыбнулся и принялся властноразглядывать меня. Глаза его при этом еще ярче засияли таинственным блеском.

Бледный обтянутый кожей лоб придавал глазампрелестную проницательность и таинственную глубину, черные волосы надо лбом свдовьим мыском и на висках росли так густо, что создавали иллюзию мощи даже притакой худобе. А руки у него действительно были похожи на паучьи лапки! Онгладил правой ладонью верхнюю раму, оставляя следы на слое пыли; свет едвазаметно менялся, и сад вокруг него с густыми лавровишнями и магнолиями дышалкак живой – легким ветерком и уличным шумом.

Плотный манжет на его белой рубашке былзапачкан, а пыльное пальто по-прежнему казалось серым.

Выражение его лица тоже постепенно изменилось:улыбка исчезла, а с ней и оживление. И тут я поняла, что лицо никогда и не былооживленным. Его лик был отмечен знаком тайного превосходства, но скрипач неимел над ним контроля.

Нежное недоумение, задержавшись на секунду,сменилось чем-то вроде гнева. Потом незнакомец погрустнел, но не ради игры напублику, не искусственно, а искренне и глубоко, словно потерял способностьпродолжать свое маленькое представление: явление призрака на террасе. Он шагнулназад. Я услышала скрип досок. В моем доме становится явным любое движение. Апотом он исчез.

Вот так просто. Ни в окне его не видно. Ни натеррасе. Я не слышала, чтобы он спускался по лестнице в дальнем конце террасы.Я знала, его там нет. Я знала, он ушел, и испытывала абсолютное убеждение, чтона самом деле он исчез.

Сердце застучало как молот.

«Если бы только это не была скрипка, –подумала я. – То есть слава Богу, что это скрипка, потому что нет на землебольше такого звука, а есть…»

Мысль оборвалась.

Едва слышная музыка, его музыка.

Он не очень далеко ушел. Просто выбрал темныйуголок сада, поближе к задворкам старой часовни на Притания-стрит. Мои владенияграничат с владениями часовни. Целый квартал принадлежит нам – часовне и мне:от Притания-стрит вдоль Сент-Чарльз до Третьей улицы. Разумеется, по другуюсторону квартала расположены еще какие-то здания, но эта огромная половинаквадрата принадлежит нам. Так что он удалился, скорее всего, только до старыхдубов за часовней.

Я боялась, что вот-вот расплачусь.

На одно мгновение боль от его музыки и моисобственные ощущения настолько слились, что я подумала: это невозможно вынести.Только глупец не потянулся бы за пистолетом, чтобы вставить его в рот и нажатькурок, – эта картина меня часто преследовала в молодые годы, когда ябеспробудно пила вплоть до появления Карла.

Это была гаэльская песня – в минорном ключе,надрывная, рыдающая, полная терпеливого отчаяния и томления. Он извлекал изинструмента звук, схожий со звучанием ирландской скрипки, хриплая мрачнаягармония басовых струн сливалась в мольбу, звучавшую так, как не может звучатьни детский голос, ни мужской, ни женский.

Меня поразила не очень связная, расплывчатаямысль, не способная к четкости в этой атмосфере неспешной прелестнойобволакивающей музыки, что в том и заключается сила скрипки – в умении звучатьпо-человечески, тогда как ни одному человеку такое было бы не под силу!

Скрипка говорила за нас так, как мы сами небыли способны. О да, это есть и всегда было сутью размышлений и поэзии.

Его песня – гаэльские музыкальные фразы, старыеи новые, прелестное чередование нот, неизбежно приводящих к безграничномувосприятию мира, – вызвала у меня поток слез. Такая нежная забота. Такоеидеальное сочувствие.

Я перекатилась на подушку. Его музыка былачудесным образом ясна и понятна. Я не сомневалась, что весь квартал ее слышит:и прохожие, и Лакоум с Алфеей, которые, наверное, сидят сейчас в кухне застолом и играют в карты или обмениваются любезностями; даже птиц убаюкала этамелодия.

Скрипка… Скрипка…

Я вспомнила один летний день тридцатипятилетнейдавности. Я поместила футляр с моей собственной скрипкой между мною и Джи,который вел мотоцикл, а сама прижалась к Джи сзади, надежно охраняя инструмент.Я продала ее одному человеку на Рампарт-стрит за пять долларов.

– Но вы сами продали мне ее за двадцатьпять долларов, – сказала я. – Еще и двух лет не прошло.

Так и ушла моя скрипка в черном футляре.Музыканты, должно быть, главная опора всех скупщиков. Там повсюду виселиинструменты на продажу; а может быть, музыка привлекает многих горемычныхмечтателей, вроде меня, строящих грандиозные планы, но лишенных таланта.