Книга Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев

родителей, вопреки собственным ожиданиям не расстроился. Наоборот – должно быть, в пареньке было что-то особенное – привязывался к нему всё сильнее и сильнее. С каждым часом. С каждой минутой.

Эх, если б не проклятая булавка!

Кошкинд в школе при коммуне учился отлично, лишь совсем изредка получая отметки «хорошо». Однако после выпуска из интерната в институт не пошёл, а, закончив годичные курсы красных командиров, был распределён в один из особых полков, где продолжил осваивать премудрости военной разведки.

Репрессии, начавшиеся в середине тридцатых, их полка не коснулись. Партийные руководители словно чувствовали, что своих шпионов и диверсантов, в чьё образование были вложены немалые средства, изничтожать получится себе дороже.

Самуил же был лучшим из лучших. Ещё до войны, имея невероятную способность к усвоению иностранных языков, он успел поработать и в Штатах, и в Германии, и даже в Японии, откуда неизменно поставлял на родину важнейшие сведения.

Никто не понимал того рвения, с которым Кошкинд осваивал все известные миру способы противоборств, сложнейшие приёмы силовой борьбы и рукопашного боя, работу с холодным и стрелковым оружием. Коллегам, владеющим хоть половинной частью его навыков, едва ли мог противостоять один на один самый изощрённый и опасный враг. Однако Самуил для себя вполне представлял, для чего ему это всё нужно. И представлял чётко и ясно.

Удивительно, но после всех долгих лет, прошедших со времени достопамятного зимнего утра на Варшавском вокзале, когда Кошкинда подобрал страшный человек в богатом чёрном пальто, лицо этого изверга ничуть не забылось. Жуткие тёмно-карие глаза, словно пропитанные засохшей кровью, ласково-тёплые, но грубые, пахнущие луком, ладони, массивный тяжёлый подбородок, крючковатый длинный нос.

Это лицо мелькало то тут, то там. Вот он на фото на стеночке в разведшколе. Стоит, щурится недобро объектив за спиной наркома Ежова. Вот в «Правде» промелькнул. Опять же на фото и снова за спиной. Только теперь в тени личности самого Хозяина…

Потом была война.

Кошкинд в составе отдельной разведроты, перебрасываемой с одного фронта на другой, для победы сделал немало. Но, что удивительно, дошёл до Берлина не только ни единожды не раненый, но и никого не убив. Да, искалечил он врагов не одну сотню. Порой раны наносил страшнейшие, но не смертельные. Человек после них навсегда мог остаться инвалидом, но жить оставался при любом раскладе.

Самуил знал, то есть скорее чувствовал, что лиши он кого-то жизни, жизнь его собственная превратится в нечто другое, неземное и страшное, если вообще тут же не кончится, посему обещание, данное себе же, не нарушил и в тот момент, когда с одним ножом «играл» в кустарниковых зарослях в прятки-салочки с дюжиной немецких карателей. Еле, кстати, выкрутился, чудом не нарушив табу, хоть тогда на миг и засомневался в силах своих. Выручил опыт. Ну и удача, конечно. Куда ж без неё?

После войны Виктор Стрельников тоже изредка бросался в глаза. Да, да! Теперь Кошкинд знал его имя, что намного упрощало негласное наблюдение за давним «приятелем». Появившись однажды, в конце сороковых, в «Красной Звезде», на последней её полосе в заметке-поздравлении с юбилеем под собственной нечёткой фотографией, убийца позволил себя идентифицировать. Генерал-майор Стрельников, бывший СМЕРШевец, начальник одного из управлений генштаба. Вы только посмотрите, коллега! Что ж, тем интереснее будет встреча. А она будет, не сомневайтесь, товарищ генерал. Пусть не сейчас, через годы, может, десятилетия, но состоится обязательно. Лишь бы с Вами ничего не случилось. Дай Бог долгие лета…

Между тем творилось нечто странное. Месяц бежал за месяцем, год за годом, проползали десятилетия. Немногочисленные друзья Кошкинда, его боевые товарищи, неуклонно старели, уходили на пенсию, умирали. Сам же Самуил, достигнув однажды пика своей формы или, как говорят, окончательно возмужав, внешне меняться перестал. Словно само время остановилось для Кошкинда, не давая дряхлеть его телу.

Как выглядел он в пятидесятом, таким и остался к шестидесятому, семидесятому, восьмидесятому… Вот уж двадцатый век окончился, первое десятилетие двадцать первого прогремело на всю страну новой индустриализацией, теперь – капиталистической, а военный консультант Кошкинд в свои девяносто с гаком дал бы фору любому своему внуку, если б они у него только были. Свои-то.

Многоопытные врачи военных спецклиник все как один от такого феномена лишь руки в стороны разводили – чудо! Его б его на опыты, глядишь, эликсир бессмертия появился б на прилавках. Ан нет, нельзя. Секретность наивысшего государственного уровня. Государство ж своих тайн кому попало не открывает. Хорошо, само активно не пользуется, а то б замучили отставного полковника Кошкинда в лабораториях за семью заборами.

Но и отрицательных сторон в такой жизни немало. Ни жениться нормально нельзя, с любимой женщиной состарившись вместе, ни потомство за собой оставить – чёртово бесплодие. А уж с заменой документов вообще беда. Хорошо – связи. Но каждые пять лет паспорт менять, с места на место переезжать, из города в город, чтоб у дотошных соседей подозрений не вызывать своей вечной молодостью. Ужасно…

Впрочем, и со Стрельниковым происходило нечто подобное. Самуил несколько раз терял его из виду, но спустя десятилетия неизменно отыскивал. Такого же молодого и крепкого, как и он сам. Вот только встретиться по-прежнему не получалось. Самуил в Корее, Стрельников в то же самое время на Кубе, при посольстве. Кошкинда в Индокитай бросают, Виктор в Анголе. Один в Афганистане, другой в Венесуэле какой-нибудь…И так постоянно.

Три месяца назад, отработав контракт в Сербии, Самуил Кошкинд решил взять годичный отпуск, пожить на родине. В Петербурге на набережной Обводного ждала его пыльная двухкомнатная квартирка – холостяцкое пристанище. Скромненькое, но удобное. В малозаметном старинном доме с посеревшим от времени оштукатуренным фасадом. Не так далеко Екатерингофский парк с удобными для утренних пробежек дорожками. За углом уютная кофеенка, где можно выпить чашечку ароматного l’espresso и не спеша пролистать свежую газету.

В этой самой кофейне и промелькнул однажды знакомый чёрный силуэт. На входе. Или на выходе, тут уж кому как.

Самуил узнал Стрельникова сразу. Потому и не обернулся. Дождался, пока тот скроется за углом, а потом, натянув на глаза неброскую серую бейсболку, осторожно двинулся следом. На расстоянии, чтоб не спугнуть.

Виктор, видимо, забыв об осторожности, шел быстро, не оглядывался. Перебрался по мосту на другую сторону Обводного, перебежал дорогу на красный сигнал светофора и, свернув налево, рванул к руинам «Красного Треугольника». Кошкинд уверенно следовал за ним шагах в пятидесяти, вполне удачно изображая торопящегося по своим делам горожанина. Наконец, Стрельников, с силой рванув тяжёлую дверь заводской проходной, скрылся в чреве жуткого здания.