Книга Как я нечаянно написала книгу - Аннет Хёйзинг

Я думала о тридцати евро, которые у меня остались. И о том, как папа скажет: «Что ж ты не потратила эти деньжата?»

Диркье достала из сумки майки и жилетку и поочередно рассматривала их на вытянутой руке.

– Очень мило, – сказала она. – Особенно жилетка. Удачный выбор.

К нашему столику подошел усатый официант.

– Так, девочки, что будем заказывать? После удачных покупок и в такой прекрасный денек?

Кончай выпендриваться, мужик, подумала я, веди себя нормально. Диркье засмеялась. Черт, быть не может, чтобы она…

Усач явно вошел во вкус. Вернувшись с полным подносом, он широким жестом поставил перед нами тарелки:

– Две картошки, прошу вас. Вино для мамы и кола для дочурки.

Не знаю, то ли из-за слов официанта, то ли из-за гордой улыбки Диркье, но во мне что-то взорвалось.

– Она мне не мама, – сказала я. А потом выкрикнула: – Не мама, это каждый видит! – Вскочив со стула, я смахнула со стола свою тарелку. Она разбилась о ступеньку.

Официант усмехнулся, а Диркье словно оцепенела.

Скорее домой, домой, без Диркье. К папе и Калле. Посидеть втроем на лавке. Я схватила сумку с одеждой и помчалась прочь.

Папа стоял в дверях. Молчал. Я на него не посмотрела.

Пробежала мимо вверх по лестнице в свою комнату, швырнула сумку в угол и бросилась на кровать.

– Почему ты умерла? – прошептала я, глядя на мамину фотографию, а потом разревелась. Не могла остановиться. Да и не хотела.

Я перестала плакать, только когда папа постучал в дверь. Рукавом утерла слезы. Он постучал еще раз и открыл дверь.

– Катинка, может, поешь? – спросил он, стоя на пороге. Рядом стоял Калле.

– Тут майонезом воняет, – сказал Калле.

Я посмотрела на себя. Брюки и покрывало в майонезе.

– Переоденься и пойдем в пиццерию, – сказал папа.

Но мы никуда не пошли. Заказали пиццу на дом и поели, держа коробки на коленях, перед телевизором.

Наутро за завтраком папа сказал:

– В эти выходные Диркье не приедет.

– Почему?! – воскликнул Калле. – Мы же собирались играть в ясс, она обещала!

Вот и для Калле я все испортила.

Папа пробормотал что-то вроде «не надо нервничать» и «немножко привыкнем друг к другу». И что Диркье очень занята на работе.

Я не решалась поднять на него глаза.

Мне потребовалось много времени, чтобы все это написать. А когда я дала прочитать Лидвин, она сказала:

– Пора тебе побольше поиграть с перспективой, с точкой зрения.

Мне совсем не хотелось услышать, как она находит этот отрывок. Я надеялась, она спросит, почему я убежала. Вообще-то я и сама не понимала, почему так разозлилась на Диркье. Ведь она ничего плохого не сделала. Может, Лидвин поняла. Но она заговорила о перспективе.

– До сих пор ты писала с точки зрения Катинки. Опиши то же происшествие с точки зрения какого-нибудь другого персонажа. Поставь себя на место Диркье. Что она думает и чувствует? Как восприняла эту ситуацию? С чем она борется и как смотрит на Катинку?

Я почувствовала, что покраснела. Только сейчас до меня дошло, что по отношению к Диркье я вела себя очень плохо. Наверняка ей было паршиво. А хуже всего, что я об этом вообще не думала.

– Э-эй, ты слышишь?

– Ну да, я должна поставить себя на место Диркье. Но откуда мне знать, что́ она думает и чувствует?

– Ты же писательница, твой долг – оживлять своих персонажей.

Я кивнула:

– Не знаю, смогу ли.

– Просто сядь и напиши.

Просто напиши… уф-ф. Лидвин, подумала я, видит во мне персонажа книги. А не человека из плоти и крови. Но когда я собралась уходить, она хлопнула меня по плечу.

– С Диркье все уладится, дай только срок.

Домой я пошла в обход, чтобы ветер обсушил слезы.

33

– Так я могу? – спросила я у Лидвин.

Я сама нарвала травок и заварила чай. А когда принесла чайник и села рядом с ней в саду, она черкала красной ручкой в моем тексте, ставила вопросительные знаки и кружочки. Написать рассказ с точки зрения Диркье мне не удалось, мои мозги совершенно не желали думать о ней. Поэтому я просто записала историю, которую когда-то давно сочинила для Калле, только добавила диалогов и напряженный момент.

Ответила она не сразу.

– Что можешь?

– Ну… писать. Всегда столько красного. – Я кивнула на бумагу.

– Вот если я ничего больше писать не стану, тогда надо волноваться. У меня есть ученицы, которым я синим подчеркиваю удачные места. А их очень немного.

– Но ведь красного должно мало-помалу становиться меньше?

– Ну, тут ты здорово заблуждаешься! – воскликнула она, вскакивая на ноги. – Пойдем-ка.

Я пошла за ней в садовый домик. Она сняла с полки пачку бумаг. Стянутую шпагатом, завязанным на бантик. Лидвин развязала шпагат, сунула пачку мне в руки.

– Это рукопись моей последней книги. Глянь, что тут понаписал редактор.

– А тебе разве нужен редактор? – спросила я. Полистала страницы. Довольно много красного. А кое-где еще и зеленые и синие значки.

– У хорошего писателя в издательстве есть постоянный редактор. Потому-то писатели и хорошие. Ты ведь не думала, что они обходятся без помощи?

– Но ведь пишут они всё лучше, разве нет?

– Проблема в том, что сам видишь не очень хорошо. Дистанции недостает.

– А это что значит? – Я показала на крупные заглавные буквы KYD на полях.

– Ну, это значит: kill your darlings[14]. Видишь ли, иной раз целыми днями сидишь и обдумываешь роскошную сцену или часами шлифуешь один абзац. Но нередко этот кусочек текста все равно никак не вписывается в повествование. А ты не хочешь его выбрасывать, потому что он тебе очень нравится. Хороший редактор вправе сказать, что кой-какие части текста надо убрать. Поначалу я хранила таких любимцев в отдельной тетрадке, чтобы когда-нибудь использовать, но когда накопилась чуть не целая книга, отправила все в печку.

– Ой, какая жалость. Разве нельзя было после вставлять их в книгу, ну как в кино киноляпы вставляют?

Лидвин рассмеялась.

– Можно, только не сейчас. Я вот что имею в виду: писатель должен принимать критику. Встречать ее с благодарностью и всегда думать о том, как учесть эти замечания.

Так что когда она отдала мне мой рассказ, я обижаться не стала. Сказала спасибо и пошла домой изучать ее замечания. К счастью, нигде не стояло KYD. Зато кое-где стояло SDT: show, don’t tell.