Книга Воспоминания о давно позабытом - Анри Волохонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот еще один перевод — солдатской песенки о Цезаре в галльском триумфе:
Ведь пели ее солдаты. Другие переводы передают умственное намеренье, а не прямую речь.
О стихах на русском языке и в переводах сказано достаточно.
А впрочем, скорее нет. Рассуждали же мы о Хлебникове, постараемся и о Пушкине, ведь речь мы ведем о поэзии.
Хотя литература о нашем главном поэте измеряется уже библиотеками, кое-что в его творчестве до сих пор остается неисследованным. Здесь я хочу осветить отношения Пушкина с белкой. Основной текст «Сказки о царе Салтане» предполагается с детства известным читателю.
Белка, грызущая золотые орехи с изумрудными ядрами, — первый из волшебных даров, который получает Гвидон на острове Буяне. Другие два: морская (= подземная) стража и Царевна-Лебедь — иноземная или небесная невеста. Известно, что в лебедей умели воплощаться германские валькирии и что эта же птица служила тотемом у тюркских народов.
На первый взгляд приобретение белки имело для Буяна чисто экономическое значение (ср. «Из скорлупок льют монету // Да пускают в ход по свету»). Действительно, белка — пушной зверь, и ее шкура служила монетарной единицей в примитивном хозяйстве древней и средневековой Руси. Конечно, и сам Пушкин, неравнодушный к деньгам, которых у него никогда не было, пытался добывать их волшебными путями, например карточной игрой. Однако сводить белку лишь к ее экономической пользе было бы неправильно. Белка еще и пела. Что же это были за белкины песни?
Что автором «Повестей Белкина» является именно Пушкин, сомнений не вызывает. И что фамилия Белкин представляет собой каламбурное замещение имени «Пушкин», тоже ясно. Семантическое тождество БЕЛ (то есть белки) в БЕЛкине и ПУШ (то есть ПУШнины, БЕЛичьего меха) в ПУШкине избавляет меня от необходимости твердить очевидное.
Отождествление поэта с белкой имеет глубокие корни в русской культуре. Автор «Слова о полку Игореве» сообщает о своем предшественнике поэте Бояне, что тот «растекался мыслию по древу». Филологи поправили ошибку переписчика «Слова». Нужно читать не «мыслию», а «мысию». Мысь — древнее название белки. И Боян, который «растекался… волком по земли» (то есть по нижнему слою мироздания в его трехчленном делении) и «шизым орлом под облакы», следовал также поступкам реальной белки, имеющей привычку скакать вверх и вниз по стволу и ветвям Мирового древа, из верхнего в нижнее царство, донося до обитателей среднего слоя истины, почерпнутые ею внизу или вверху.
Вспомним, что и Гвидонова белка обитала в лесу «под елью». А ведь ель с ее ежегодными ритмическими мутовками особенно пригодна для счета времени и служит поэтому древнейшей моделью именно Мирового древа. Вспомним еще, что по-варяжски именем «Ель» (Хель) называется потусторонний мир.
Не лишено примечательности также совпадение названия сказочного острова (Буян) с именем пращура всех русских поэтов (Боян). Оба слова — тюркского корня и имеют в славянских языках значение «чудесный». В «Слове» Бояна называют «Велесовым внуком». Велес, или «скотий бог» древнерусских летописей, был, как полагают, богом скота, причем словом «скот» в те времена называли не только скотов, как сейчас, но и имущество вообще. Со всем тем белка, высокая поэзия и материальное благосостояние смыкаются в единую идейно-знаковую цепь.
Итак, Пушкин, отождествляя себя с буяновой или бояновой белкой, представал в собственных глазах — в ироническом идеале, разумеется, — как обеспеченный и всеми почитаемый поэт, который сидит себе и грызет беззаботно золотые орехи, поигрывает изумрудными ядрышками, а те ссыпаются потом в сокровищницу национальной культуры и приносят родному Буяну всемирную известность (ср. «Князю прибыль — белке честь»). Нетрудно разъяснить, что под «хрустальным домом», который выстроил для белки князь Гвидон, можно понимать академию, библиотеку, архив или башню из слоновой кости, а под «чудным островом Буяном» — любимый Пушкиным сказочный Петербург. (Ср. описание постройки «града Петрова» в «Медном всаднике» с мгновенным возникновением архитектурных сооружений на диком пустом острове.)
Сделав еще один шаг, легко покажем, что оппозиция «наружу — внутрь» в золотом орешке имеет четкий аналог в видимом (золотом) и невидимом (сапфирово-изумрудном) небе откровений библейского пророка Иезекииля. А опершись на это достижение и приняв во внимание общую веру в поэта как носителя пророческого дара (ср. стихотворение «Пророк»), завершим наш маленький опыт следующей метафорой:
Белка — это не только сам Пушкин, но и последующее знание о нем. Помещенное в хрустальные дворцы университетов, оно вышелушивает там из золотых творений поэта изумрудные ядра высших и секретнейших тайн.
Следующее рассуждение ведет свое начало с израильской почвы. Речь будет о Дадоне.
Дани Дадон — так звали моего знакомого скульптора. Дело было в Тивериаде. Он сидел в середине зеленой лужайки перед развалинами замка и тяжело работал по камню. Огромные камни он превращал в человеческие изображения ударами молота по зубилу. Весною там открывалось летнее кафе под названием «На травке». Приходили юные существа, пользовались травкой, а Дадон приносил им кофе и продолжал выбивать.
— Я тяжко тружусь над камнем, — так говорил он.
Сам Дадон родом был с Атласских гор и выглядел соответственно: гигантский рост, бородища, сверкающие глаза, могучие пятки. Гулял босиком. Но я хотел вспомнить не об этом Дадоне. В голове у меня все время оборачивается словосочетание из Пушкина: «Жил-был славный царь Дадон». Разберем же миф, из которого происходит «Сказка о Золотом Петушке».
Конечно, мысль, что царя когда-то звали не Дадон, а Давид, сама собой напрашивается. На первоначальном языке, по-еврейски, имя пишется Далет-Вав-Далет, а Вав это полугласная, которую произносят как «У» или «О», по-арабски «АУ» — Дауд, а по-нашему будет Дод или Дуд, то есть Додо или Дуду. Раньше водилась даже птица Додо, она жила на острове Святого Маврикия. Можно спросить, а откуда у Дадона взялась в конце буква «н»? Тут надо обратиться к Нерону и к Цицерону. Ведь родная латинская речь знает их как Неро и Цицеро, и лишь основа косвенного падежа добавляет «н», что и воспроизводится в русском Нероне и Цицероне. Так же, например, и Гвидо дает «Гвидон», хотя в подлиннике имя это имеет «н» в конце с самого начала: Гидъон или Гидеон, а вовсе не «Гидо». Но это о князь-Гвидоне. Мы же ведем речь о царе Дадоне.
А Дани Дадон обитал частным порядком в селении Мигдаль. Слово «мигдаль» — иногда оно произносится как Магдала — означает «башня». Там действительно некогда стояла башня, на ней бодрствовали римские солдаты, а вокруг гуляла Мария Магдалина и — как говаривал один покойный ныне монах — «занималась своим ремеслом». У Дадона там был дом и десять детей. В доме стоял телевизор и множество малых скульптур. Вечерами он валялся без штанов на полу перед телевизором, а кругом дети, дети… Но я все не о нем. Прирожденное дарование.
