Книга Воспоминания о давно позабытом - Анри Волохонский

По твоему совету прочь Бежал Хивинского Харрана Но проведя в Джамбае ночь Достиг ментовского зиндана.

Т

руды поэта

Не могу забыть рассказа Алексея Хвостенко о трудовой деятельности:

«К нам подошел человек, назвавшийся начальником ватного цеха. Посидели. Потом он пригласил к себе в цех осмотреть помещение. Пришли к оврагу, на склоне которого этот цех был. Кругом летали, висели на суках и камнях и просто валялись клочья ваты. Внизу, на самом дне оврага текли в противоположных направлениях два полных ватой арыка».

Другой его рассказ описывает случай на работе.

Алеша устроился делать мыльный раствор. Прачечная помещалась во дворе, в кирпичном строении. Часа в четыре ночи нужно было нарезать мыла, бросить в воду и включить острый пар. Через час выключить и идти домой. Однажды Алеша пришел домой и лег спать. Утром будят. — Иди, — говорят, — Хвостенко, на работу. — Явился. Все здание прачечной полно пены. Люди делали в ней ходы, словно земляные черви, чтобы попасть внутрь. Оказалось, он, покидая рабочее место, не выключил острого пара.

О возможном воздаянии за труд Алеша сочинил как-то ироническое четверостишие:

Какой кошмар — жена сказала Бекет — Когда поэта премируют лепет, А я скажу: поэт — не вечный мобиль И пусть ему воздаст живущий Нобель.

Вот мы наконец-то и добрались до истинной меры вещей:

Алеша, сходим за полбанкой Напиться б надо перед пьянкой.

А то все графин, кувшин, зиндан… Сплошная мифология.

Б

лижайшее место

Алеша Хвостенко приехал в Тивериаду, и мы отправились погулять туда, где из озера вытекает река Иордан. Прохаживаясь под огромными тенистыми эвкалиптами, мы заметили отца Юстина, который крестил средних лет даму. Он сделал нам знак подождать, а потом догнал на автомобиле и повез к себе в монастырь. Этот грек-священник был в монастыре (где, по преданию, написаны «Деяния апостолов») настоятелем и единственным монахом. Вошли, поднялись на галерею и стали пить кофе, взирая на озеро. И вот Юстин спрашивает:

— Вы в Париже живете?

— Да, в Париже.

— И в какую церковь ходите?

— В ближайшую, — отвечал Алеша после недолгого раздумья.

Для того чтобы показать всю глубину этого выражения, необходимо немного отвлечься. Еще в России мы сочинили куплет для песни про анашу:

К нам пригнали плану плот Даже поп словил приход Хохотал, хохотал Десять суток схлопотал

Позднее отец Михаил Меерсон-Аксенов словил приход в Нью-Йорке и позвал Алешу спеть в его церковном зале. Тот пел про Олега Соханевича, о том, как он прыгнул с корабля в воду, надул лодку и через девять дней приплыл к туркам, — всю правду. Соханевич тоже присутствовал в этой ближайшей церкви. Вспоминая, отец Михаил говорил, что ощущение было как при постановке «Гамлета» перед датским принцем. Народ хлопал в ладоши то герою, то, обернувшись к сцене, исполнителю.

Всех поэтов должно звать одним и тем же именем — Авель. По-древнееврейски оно означает дым, пар, туман, вздор и всяческую чепуху.

М

ои переводы

Орангутанг две пары рук имеет, О..! Как он онанировать умеет!

Стихотворение появилось впервые на немецком языке в журнале «Друг», «Der Freund», который выходил в Берлине в двадцатые годы.

Der Orang Utan hat vier Hände O..! Wie er onanieren könnte!

Сообщил мне его Иван Алексеевич Лихачев. Он рассказывал, что фашисты этот журнал очень не любили и разгромили редакцию, как только пришли к власти.

— Не так скверные привычки человекообразной обезьяны хорошо здесь описаны, как это «О..!» — говорил Иван Алексеевич.

Мне же, чтобы передать это «О..!», понадобилось чуть не тридцать лет.

Иван Алексеевич скончался в 1972 году. В конце шестидесятых он попросил меня перевести «Сравненья» Джона Донна (Элегия восьмая) и сам сделал для меня подстрочник. Плод моей первой попытки был не очень хорош. Впоследствии я его улучшил. Вот эти стихи:

Сколь сладок пот томленных в колбах роз Сколь ароматен дух мускатных рос Или восточный царственный бальзам, Благоуханный столь сверкает нам Возлюбленной моей прекрасный лик, Чей лоб как перламутра влажный блик.

А у твоей — не лоб, сплошной нарыв И менструален и спермоточив: Как жир ботфорт, подметок и ремней Что варивал в Сансерре, заперт с ней Войною беззаконной, тощий люд Иль сыпь-зараза или гнойный зуд — Такой на этом лбу нечистый сплав Вскипает в чирьях скверен и кровав.

Глава моей — космически кругла Как Иды плод, что Зависть поднесла Иль тот, к покраже коего ревнив, Судил нас Бог, бессмертия лишив… Гагатовый болван — глава твоей: Ни уст, ни ок, ни носа, ни бровей Лишь вечный хаос — точно как Луна Когда в земную тень погружена.

Дар Прозерпины в той благой груди — Она — фиал, коим владеет Дий. Моржовая — твоя и вся в червях Иль фоб, где гниль внутри, а сверху прах. Как жимолость дрожащая юна Так кожа юных рук ее нежна Твоя же — как вареная живьем Иль битая кнутом иль батожьем Она как герб давно уже ничей Облупленный от солнечных лучей, Морщинистых морковок жалкий пук Свисает завершеньем красных рук.

Сколь ласковы те тайные огни Что душу злата вдунув в прах земли Свой блеск вдруг явят в бренном веществе, Столь сладостно в любимом естестве. А у твоей — как отрыгнувший зев Мортиры, что дымится онемев Иль медный горн излившийся сполна Иль Этны пасть где зелень спалена.

Сравнить ли то, что длите вы таясь С червем, сосущим яд из черных язв? Трепещешь весь не потому ли ты, Что на змеином луге рвешь цветы? А ваш разврат — бездушный и сухой, Вы словно щебень пашете сохой!

Я ж с милой — пара нежных голубков Сам пастырь с дароносицей таков, Так нежен зонд влагающий хирург Больному в рану… А теперь, мой друг, Конец Сравненьям. Ты ж покончи с ней: Гнусны Сравненья, но она — гнусней!

Иван Алексеевич был лицо, достойное восхищения. В его доме, случалось, подавали к столу салат, изготовленный ногами безрукого эфиопа.