Книга Сердце внаем - Яков Евглевский

“Обычно он был пунктуален, но стоило ему опоздать на минуту, как я начинала кусать губы, метаться по комнате. Он входил, подхватывал меня на руки и в таких случаях восклицал: «О! У нас глаза на мокром месте». И… И вечер мчался, будто карусель. Боже мой! Я считала себя его невестой. И моя хозяйка принимала его именно как моего жениха. Женщины между собой всегда солидарны… Тайком от него я заходила в ювелирный магазин и выбирала кольца. Примеряла венчальное платье. Хотелось начать все сначала и… все по-настоящему. До счастья, казалось, совсем немного. И любой шаг Альфреда лишь укреплял меня в этом убеждении. То, что он пока молчал о помолвке, я расценивала как простую формальность, которая ничего не значит. Воспоминания о встречах с мужем, где поначалу соблюдался какой-то этикет, успокаивали меня. Я отдалась событиям. Отдалась в надежде, что на сей раз судьба будет благосклоннее. И в церкви, стоя на воскресной службе, молилась о своем…

Я не удивилась, когда однажды Альфред пригласил меня к себе. Я и раньше бывала у него, правда, мимоходом, не снимая обуви. К этому времени ему удалось уже достичь определенного положения в газете; посыпались заказы – он как-то выезжал в дальнюю командировку, комментировал конные скачки. Работы сразу прибавилось – пришлось отставить других заказчиков и заняться исключительно его статьями. Он много правил – и по содержанию, и по стилю, – и я по несколько раз перепечатывала каждый материал. Я превратилась в его личную машинистку. Это произошло само собой, без всякой договоренности, словно раз и навсегда. И в тот день – перед тем как идти к нему – я, помню, успела еще напечатать кое-какие страницы. Он встретил меня на машине, мы заехали в магазин – сделали покупки. А потом направились к нему: он сказал, что мы проведем там весь вечер… И мы действительно провели там весь вечер, и всю ночь, до самого утра. Таких часов я не знала за целую жизнь… Их было четверо, Дик. Четверо здоровых, уже подвыпивших мужчин, не считая Альфреда. Он был пятый. Он пропустил меня вперед и тотчас захлопнул дверь. Вначале установилось молчание, но тут кто-то из них пьяно засмеялся, а за ним засмеялись и остальные. Я поняла все, рванулась к выходу – чья-то железная рука перехватила ручку двери… Слезы только раззадорили их, похотливый голос поздравил Альфреда с операцией «Сабинянка». Он что-то весело бросил в ответ – и компания снова загоготала. Что я могла сделать? Перерезать горло? Броситься в окно? Я кричала, кусалась, плакала. Что толку? Они включили патефон, старый, громоздкий патефон с английскими застольными песнями. О-о… Жутко вспоминать. Он глумился больше всех, придумывал самые изощренные издевательства. Проклятый оборотень! Они насильно вливали мне в рот вино и набрасывались снова. По одному. Вместе. Споря и обгоняя друг друга, словно собаки за костью. А над всем этим содомом звучала мягкая грустноватая мелодия о том, как хорошо встречать праздник в семейном кругу…

Они успокоились лишь под утро. Альфред – то был не он, одна маска его, каменное, злое лицо – бросил мне одежду, открыл дверь и без единого слова вытолкнул на лестницу. Все! Я видела его в последний раз… Нужно было, конечно, пойти в полицию, но я постеснялась. Он прекрасно знал меня, и это тоже входило в расчет. А кроме того, какие бы доказательства привела я? Эти мерзавцы, бесспорно, замели следы, и к приходу полиции квартиру было бы не узнать. Я постояла на площадке и молча спустилась вниз… Хозяйке солгала, что Альфред уехал в длительную командировку. Потом (все самое интересное открывается потом) я узнала, что мой «суженый» давным-давно помолвлен, у него есть невеста из богатой семьи, но время от времени он любит возвращаться к нравам студенческого общежития. Машинистка же в их кругу просто не считалась за человека. После этого я уже не откликалась ни на какие приглашения, а вскоре вообще перестала работать на заказ. – Она остановилась, чтобы перевести дух, и я подумал, что только коньяк сделал возможной такую исповедь. – Одна знакомая предложила вакантное место в рекламном бюро, откуда сама уходила в материнский отпуск. Дирекция просила ее помочь с заменой.

Согласилась я немедленно. Нужна была разрядка, освобождение из четырех стен. И, знаешь, бюро мне ужасно понравилось. Шум, суматоха, масса работы. Во дворе – напротив – находилась школа. Из окна я наблюдала за ребятами. Смотрела и не могла наглядеться. Беготня, смех, детские голоса – словно призрак того ребенка, которого я прождала всю жизнь. Мне все казалось, что вот из этой галдящей толпы сейчас выбежит какой-нибудь худенький мальчишка и крикнет: «Мамочка! Я приду домой в три…» Я иногда выходила на переменах во двор и выискивала глазами моего сорванца – до того сильной становилась иллюзия. А потом шла к себе, закрывалась на замок, включала радио – и плакала… Но с работой срослась быстро, и если бы не твое вторжение, я никогда не оставила бы ее, никогда не вернулась к домашней жизни. Меня приняли там как свою, и я понемногу отогрелась. Принимала участие во всех вечеринках, во всех пикниках, сочиняла маленькие стишки, аккомпанировала на фортепьяно, помогала подыскивать дизайнера для оформления коридоров. Меня считали чуть ли не правой рукой директора… И когда пришел ты, попросили разобраться с твоими бумагами”. – “А-а, да, правильно, – подхватил я, – ты очень долго с ними возилась”. – “Долго, потому что они были разбросаны – папка перетрясена вверх дном. Я, помню, подумала: «Такой молодой мужчина, и не может навести порядок в своих документах”. – “Ха! – усмехнулся я. – Попробуй, наведи. Дома, перед уходом в бюро, у нас состоялся обмен любезностями с женой, и она запустила этой папкой в меня. Пришлось в прихожей собирать справки”. – “Ну, сих буколических картинок я еще не знала. Но почему-то подумала: несладко ему, должно быть. И поверь: из всех мужчин, служивших в бюро, я стала присматриваться только к мистеру Грайсу. И меня потянуло к тебе. Сначала против воли, вопреки внутреннему протесту. Я ужасалась, что меня, воспитанную в религиозной чопорности, тянет к чужому, незнакомому мужчине без всякого знака с его стороны. Иногда сердилась: хоть бы комплимент отпустил… Старалась не обращать внимания, обходила стороной, просматривала твои бумаги чуть ли не с закрытыми глазами. Когда нужно было позвать тебя к телефону, просила сделать это какого-нибудь сотрудника. Но чем больше я занималась такой терапией, тем больше думала о тебе. И тем чаще перебирала в памяти все детали наших невольных свиданий, все обрывки наших разговоров. Вслушивалась в каждое слово о тебе. Радовалась, что администрация всегда хвалила твои каталоги, что именно тебе обычно подсовывали сложную работу, и мне хотелось самой побывать у вас, экономистов, послушать, понаблюдать. Я только не знала, под каким предлогом это сделать…

Иногда вставала под дверью и не пропускала ни одного слова. Я полюбила техническую рекламу больше журнала мод. Порой становилось смешно: я казалась себе девочкой-прислугой, допущенной к комнате, где занимались барчуки. Интересно, а войти нельзя. И в то же время радовалась: мне было как день ясно, что ни один мой знакомый не имеет твоего дара слова, не может написать простую деловую бумажку так, чтобы ее читали на одном дыхании. И внезапно я подумала: а каков он в быту, дома, в постели, если уж на то пошло? Столь же увлекателен? Подумала и покраснела. По сторонам оглянулась: не заметил ли кто? Решила больше к дверям не подходить. Но на следующий день, с утра, вообще ни о чем другом не думала. Все с нетерпением ждала, ждала, когда войдет последний сотрудник, захлопнется дверь, и можно будет снова подойти к комнате. И еще: вдруг испугалась, что сейчас меня вызовет начальство и даст какое-нибудь срочное задание…