Книга Ягодное лето - Катажина Михаляк

– Прекрасно, – резюмировал гном. – Ты фотогиеничная.

– Фотогеничная, – поправила его машинально Габриэла.

– О! И языкастая! – обрадовался гном, который до сих пор держал ее за руку, что она только что заметила. Габриэла вырвала руку из его пальцев и хотела было пойти своей дорогой, как и сделал бы любой другой человек на ее месте, но гном не дал ей этого сделать.

– Слава и сто тысяч, – заявил он, снова хватая ее за запястье, а Большой Глаз с готовностью уставился ей в лицо, готовясь запечатлеть ее реакцию. Габриэла подняла задумчиво брови и неожиданно… расхохоталась. И этот искренний, радостный смех вдруг так изменил девушку, что оператор пришел в бурный восторг:

– Я же говорил, что ты фотогиеничная!

– Фотогеничная!

– Сто двадцать, – заявил гном.

– Двести, – Габриэла вступила в игру, даже не зная, во что они играют.

Человечек скривился, словно от зубной боли, а камера уставилась на Габриэлу, как будто она сказала что-то неприличное.

– Сто пятьдесят.

– Двести двадцать.

– Эй, эй, дамочка, так нельзя! Имейте совесть – не торгуйтесь! – запротестовал гном, взволнованно и возмущенно воздев короткие ручки к небу. На этот раз – свои ручки.

– А я буду торговаться.

– Ну ладно. Двести – или я ищу другую.

Габриэла была слишком самолюбива, и ее эго не вынесло бы ни поражения в торговле, ни того факта, что кто-то решил бы в пользу поисков «другой».

– Двести, – и она протянула руку.

Гном плюнул в свою, и они ударили по рукам.

Девушка вытерла руку об юбку и невинным тоном спросила:

– А о чем мы торговались?

Ее собеседник молча посмотрел на нее с изумлением, а потом ткнул пальцем в свою футболку, на которой красовалась розово-золотая надпись.

– «Чудовище и красавица» – послушно прочитала Габриэла. – И что?

– Эй, дамочка, ты что, телевизор не смотришь?

– Нет, – коротко ответила она. – У меня дома телевизора нет. Знаете, о войне и о налогах я и так все узнаю, что мне положено. На это у меня имеется Интернет, и я в нем слежу за важнейшими событиями, по заголовкам.

– Ну, так тогда ты должна была бы знать о всепольской акции под названием «Чудовище и красавица».

– Что-то такое мельком видела, а что?

– Поздравляю: ты официально сейчас стала обладателем титула «чудовище».

У Габриэлы вытянулось лицо.

Вообще-то все это было странно: человек приезжает в Радом на курс хиромантии, а на улице этого города на него нападает Большой Глаз и на глазах тысяч (а может быть, и миллионов) телезрителей его называют всепольским Квазимодо. Габриэла, конечно, отдавала себе отчет в том, что она не красавица. Но чтобы уж прямо «чудовище»? Ладно бы назвали каким-нибудь уродиком – но чудовище?!

– О нет, нет, я разрываю наше соглашение!

Она уже хотела развернуться и уйти, задетая за живое, но гном был быстрее.

– А поздно, милая, – он снова схватил девушку за запястье, что ей порядком надоело, надо сказать. – Ты дала согласие на глазах миллионов свидетелей. У тебя имеются в копилке лишние двести тысяч, чтобы заплатить неустойку?

На это Габриэла только нервно хихикнула.

– Ну так ты в деле. Хочешь ты этого или нет.

Если бы Габриэла знала, что благодаря этой дурацкой монете она окажется в этом месте в это время и с ней случится такое, она бы просто безжалостно выкинула вообще все двадцатизлотовые монетки! А город Радом, вместе с курсом хиромантии, вычеркнула из всех доступных ей карт. Хотя прежде всего… прежде всего она не отправилась бы к гадалке, чтобы покорить сердце Павла.

Хотя, если разобраться…

А почему, собственно, нет?

Габриэла вдруг решилась. Она машинально подписала многостраничный договор, даже не вникая в его содержание, почти не читая его. Выслушала благодарность от оператора-гнома и аплодисменты от прохожих зевак, которые наблюдали за всем происходящим на некотором расстоянии.

– И что теперь? – спросила она, когда толпа уже начала расходиться.

– А теперь жди приглашения. В Большом зале Дворца культуры и науки в Варшаве состоится великолепное шоу. Инаугурация. На нем ты и еще пять чудовищ будете представлены зрителям страны и мира, – многозначительно заявил он.

Габрыся с трудом удержалась от смеха. Великолепное шоу. Инаугурация. В Большом зале. Ха-ха, хи-хи, так она и поверила.

А через два дня в шикарном конверте пришло приглашение…

Оливер был красивый.

Красивый, умный и богатый. Ну что поделаешь – судьба к нему явно благоволила. Черные волосы, ореховые глаза, стройное мускулистое тело, оливковая кожа такого цвета, будто он вот буквально только что вернулся в Карибских островов, но прежде всего – улыбка на миллион долларов, улыбка, перед которой не могла устоять ни одна женщина мира. Неотразимая улыбка Оливера ла Бью.

Сам он женщин очень любил. Старых, молодых, красивых, не очень, совсем некрасивых – в каждой он находил что-то привлекательное, какую-то изюминку, которая компенсировала недостаток красоты. Те, которые постарше, были более опытными в любовных делах – и это ему очень нравилось. Они без придури, свойственной молодым девушкам, без лишнего кокетства и стеснения предавались сексуальным утехам и в постели делали то, что ни одна прекрасная девственница никогда не сделает, – совершеннолетняя, понятно, потому что Оливер законы знал и с более молодыми девушками не связывался. Не хотел. Один раз вот попробовал – и потом горько пожалел.

Ребенком он объездил с родителями полмира. Был в Австралии и на Дальнем Востоке, в Африке участвовал в сафари – ну разумеется, не по-настоящему, без стрельбы и крови! – на львов и носорогов, спускался по порогам Великой Коралловой реки – это было что-то. Его чуть акулы не съели! На верблюде проехал по Сахаре, на лошадях – Скалистые горы. И так далее, и тому подобное, пока ему не наскучило – потому что мир везде одинаковый. По сути.

Он вернулся в Польшу, на родину матери, потому что испытывал ностальгию по Шопену и пирогам с грибами.

А еще потому, что в Польше на фоне общей серости он сильно и выгодно отличался от всех остальных. Прежде всего – красотой, а еще – своим огромным внедорожником, который привез из Штатов: он жрал двести литров бензина на сто километров, рычал, как дикий зверь, а что важнее всего – с Оливером, сидящим за рулем этого рычащего чудовища, не мог сравниться никакой другой водитель. Для еще большей оригинальности Оливер купил пятисотметровый чердак, и не в Старом городе (ну, по правде говоря, на Старый город у него денег бы и не хватило), а в районе Праги, в доме недалеко от зоопарка. И переделал его в огромное помещение без стен, полное света, с навороченной водной постелью в одном углу, маленькой кухонькой в другом, где стоял еще стол на двенадцать персон, диванами, стоящими повсюду, даже посередине апартаментов, и огромной ванной сплошь в мраморе и светильниках.