Книга Все-все-все и Мураками - Катя Рубина

— Что значит — плюнуть на все, на что ей надо плевать?

— На чувство собственного достоинства.

— Почему ты думаешь, что чувство собственного достоинства бывает только в нищете, в беспомощности, в говне, одним словом?

— Она не должна так прогибаться перед этим ничтожеством!

— Во-первых, Мураками не ничтожество, во-вторых, никто и не прогибается, в-третьих, ей зато хорошо.

— Не будет ей хорошо с этим япошкой.

— Да: и ей, и мне должно быть хорошо лишь оттого, что мы имеем возможность общаться с вами, и только на ваши темы, и даже не общаться, а — спасибо, позволили! — хотя бы присутствовать при вашем с Витей общении. Наше мнение никого никогда почему-то не интересовало.

— Язык у тебя ядовитый. Ты лучше свои проблемки решай и не лезь туда, куда тебя не зовут.

— Анжелка — моя подруга, и она как раз сама меня звала, а вас, господин Полюшко, по-моему, сюда вот как раз никто и не звал. Может, вам поскитаться где-нибудь в другом месте?

У нас все так накалилось. Мне даже показалось, что он меня сейчас ударит. Но тут дверь распахнулась, и на площадку вышли Анжелка с Мураками.

Мураками — чисто за компанию, он не курил. Это было кстати и вовремя, а то у нас с Полюшко могла и драка случиться. Полюшко заткнулся. Мураками с ходу начал нахваливать Витькину теорию: типа так интересно, очень свежо и в данной ситуации очень даже актуально. Сам, мол, этой проблемой увлекаюсь, конечно, мол, не в физическом плане, а чисто, мол, в философском. А с физической точки зрения — это да, это сейчас необходимо, и на Анжелку смотрит многозначительно. Та кивает — да, да.

Полюшко говорит:

— Я по-английски не понимаю, рылом не вышел.

Анжелка начала ему все пересказывать, тот ухмыляется:

— Как вы спелись быстро, — говорит, — ну просто парочка — гусь с гагарочкой.

Мураками не понимает, я ему этого не перевожу, думаю: надо, скорей надо сменить тему. А он — умный, чувствительный, молодец, — у Полюшка спрашивает:

— Чем вы, Даниил, занимаетесь? (Анжелка взялась переводить. Я молчу, наблюдаю.)

— Я поэзией занимаюсь, прозой, пишу тексты.

— А какая тематика?

— Жизнь после смерти.

— Вот так-так! И вы тоже? Я уже написал два романа на эту тему.

— Наш пострел везде поспел. (Это Анжелка не перевела.)

— А концепция?

— Дуракам работы не показывают и не рассказывают. (Тоже без перевода.)

— Я не понял… Анжела, видимо, это трудно перевести?

— Понимать тут нечего, на той стороне — жизнь в тишине.

— И я о том же писал, и знаете, самое интересное, это удивительным образом соприкасается с теорией Виктора. У меня в романе был мистический камень, где переход в другой мир, а у Виктора — пуговица. Я думаю, что это намного реальнее, чем может показаться на первый взгляд.

— Я приехал из Питера, вхожу. Витька мне про пуговицу… я очумел… потому что сам всю дорогу об этом думал… но я не так думал… А он мне просто глаза раскрыл, все точно рассчитал, блин… гений!

Полюшко очень злобно смотрел на меня, на Анжелку и на Мураками. Я думала, а он, оказывается, действительно размышлял над тем, что Витька говорил… а мне казалось, просто прикалывается… вот ведь иногда как бывает. Ничего, выходит, я в людях не понимаю… и как связно говорил-то о жизни после смерти… Как там у него — в тишине на стороне? Прямо сон-то мой в руку, та же темочка, интересно…

Потом пили чай. Витька пока мы на лестнице все курили и общались, преспокойненько курил себе на кухне и ни в чем себе не отказывал: подливал в рюмку водочки, заедая их патиссоном. На лице его читалось выражение удовлетворенности и достоинства.

Глава 12 Зачем? …И дружбы простодушной дался мне этот мир — губительный и душный?

Гюнтер не звонил. Я ждала. Делать ничего не могла, даже за хлебом не пошла. Телефон вообще не звонил. Я периодически снимала трубку, проверяла. Работает, просто никто не звонит. Но все-таки у меня была еще надежда. Хотя чувство подсказывало, что звонка не будет. В голове прокручивались все события: наша встреча, Шуберт, Рейн, как мы работы снимали с подрамников, поцелуи и… о-о-о-о-о-о!

Неужели, неужели это все? Нет, наверное, что-то случилось… Может, с самолетом? Включила телевизор: если что-то случилось с самолетом, то в новостях обязательно скажут. Обыч— ные новости: убийства, нападения, Чечня, Ирак и все такое, о самолетах ничего. И все-таки не может быть.

Сидя на кухне, я курила одну сигарету за другой. Господи, какая тоска… на улице дождь, какие уродливые капли на окне… как оно мерзко запотело. Плакать хочется, попробовала заплакать, не получается. Как-то все внутри застыло.

Зашла в комнату, пустые подрамники, за что мне это? Кусти спал на стуле. Я взяла его на руки. Он сначала недовольно смотрел на меня, потом начал намурлыкивать. И тут я заревела в голос — по всем правилам, кривя рот. Слезы прямо брызгами вылетали из глаз. Мне так себя жалко стало, просто до жути. И что теперь? — крутилось в голове, — как жить-то? Да, правильно в И-ДЗИН все было: подмочишь свой хвост. И сон этот проклятый… Все, все мне говорило ведь о засаде, а я расслабилась, расчувствовалась, идиотка. И вот оно — привет тебе, привет. Выскочить на улицу и бежать. Куда бежать-то?

Захотелось позвонить маме и все ей вывалить, сказать: мамочка, я такая невезучая, у меня все через жопу, пожалей меня, свою дурочку, расскажи папе, как у меня все гадко, пусть он тоже расстроится.

Этого я делать не стала, зачем так маму? Она будет нервничать, давление, зачем папу травмировать? Ни в коем случае.

Я улеглась на диване, накрылась с головой пледом, прижала Кусти поближе и закрыла глаза. Пустота. Темно. Потихоньку я пригрелась и задремала.

Меня разбудил звонок в дверь.

Это Гюнтер! Слава богу, не звонил, сразу просто приехал, решил сделать сюрприз. Какое счастье, обниму его, поедем на открытие, все отлично, зря разнюнилась, как я могла так о нем, нельзя делать выводы поспешные — все это моментально прокрутилось в голове, пока я мчалась открывать дверь. Кусти обиженно выгибал спину, потягиваясь. В спешке я столкнула его с дивана.

Распахнула дверь, на пороге — Полюшко. По-моему, это уже было. Может, я сплю и мне опять снится дурацкий сон? Сейчас он скажет: «Свою усталость понял я, когда пришел к ночлегу».

Видимо, у меня был такой вид, что он спросил:

— Что с тобой, тебе плохо?

— Мне очень плохо, я чувствую себя нет слов как плохо, у меня с головой плохо.

— Можно зайти?

— Заходи.

Тут неожиданно для меня Полюшко проявил участие:

— У тебя есть чай? Давай я заварю, тебе надо горячего выпить от головы.