Книга Симфония тьмы - Чингиз Абдуллаев

Ведь в случае отделения и создания маленького, но своегогосударства эти непризнанные поэты и писатели, художники и композиторы сразустановятся своеобразными «национальными ценностями», известными в своеймаленькой стране. Состояться в империи, суметь чего-то добиться в большом миреони не могут, а вот покрасоваться в своей деревне, стать первыми в своейпровинции – это для них. Несчетное количество представителей местнойинтеллигенции, понимавших, что никогда, ни при каких обстоятельствах они немогут состояться в большом государстве! Почему среди националистов не былолюдей всемирно известных? Почему не было людей, творчески состоявшихся? Можноли представить себе националистом Пикассо? Кстати, к какой культуре его отнести– к французской или испанской? Или Хемингуэй, который одинаково любил своюстрану, Францию и Кубу. Толстой уверял, что патриотизм – это последнееприбежище негодяев. И очень много лет я считал, что классик ошибается, чтоневозможно так говорить о любви к своей Родине, о чувствах к своей земле, ксвоей стране.

И только сейчас я вдруг понимаю, насколько он был прав. Не всмысле того, что патриотизм – плохое чувство. Я вдруг понял, что именно онхотел сказать. Не сам патриотизм как составная часть человеческого космоса, аиспользование патриотизма в своих целях негодяями. Когда уже не остаетсяникаких аргументов в споре, когда единственной защитной цитаделью остаютсянациональные приоритеты, словно броня защищающие бездарность и подлость отокружающего мира. Патриотизм – это последнее, к чему прибегают негодяи длясвоей защиты. Вот именно это и хотел сказать классик. Именно так.

Официант принес другое блюдо. На этот раз он поставил его настол и быстро удалился. Якобсон усмехнулся:

– Вы философ, Дронго.

– Я становлюсь им со временем. Ваш Фонд ведь учреждениедостаточно космополитическое, насколько я понял. И сфера его интересов весьмаширока – от Бразилии до Индии.

– По-моему, вас больше интересует наш Фонд, чемЯстреб, – осторожно улыбнулся Якобсон.

– Верно. Я обязан понять, почему он хочет убить именнокомпозитора Осинского. Именно того человека, которого опекает ваш Фонд. Может,дело в вашем Фонде, а не в самом музыканте.

Якобсон, потянувшийся за бокалом вина, замер. Метнул быстрыйвзгляд на своего собеседника.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я должен несколько больше узнать о вашем Фонде. Иначепросто не смогу взять на себя ответственность за должную охрану мистераОсинского.

Якобсон осторожно выпил вина. Совсем немного, чуть-чуть.Медленно поставил бокал на стол.

– Вы действительно считаете, что это необходимо?

– Если вы чуть повернете голову, – тихо произнесДронго, – вы сумеете заметить за тем столиком двух мужчин. Они пьют пиво.По-моему, мы им явно не нравимся. Они идут за нами от самой гостиницы. Вамнравится такая опека?

Якобсон покачал головой.

– Я думал, вы не заметите. Это сотрудники нашего Фонда,они обеспечивают мою личную безопасность.

– Если так будет продолжаться, – засмеялсяДронго, – я останусь без работы. У вас слишком много телохранителей.

Глава 8

Он помнил этот день все годы, проведенные в тюрьме. По ночамему снился Дронго, появившийся в окне стоявшего напротив дома, –улыбающийся, уверенный в себе. И все время Дронго смеялся ему в лицо, когда онподнимал свою винтовку. Каждый раз он не успевал сделать выстрел. Каждый разкто-то мешал, и каждый раз его враг смеялся ему в лицо.

Шварцман помнил это гадкое ощущение бессилия и проигрыша,когда он прицелился в Дронго и почувствовал дуло пистолета между лопатками.Дронго удалось его провести. Обмануть, как щенка, подставить под наблюдениесвоих сотрудников. Дронго долго изображал из себя приманку, и, пока Ястреб шелпо его следу, вокруг него самого уже плелась искусная сеть. Когда же Шварцманхотел нанести удар, его опередили. Они просто арестовали и сдали его бразильскимвластям. И он получил свой тюремный срок.

Первые месяцы в бразильской тюрьме он приходил в бешенство,вспоминая о своем провале. Потом как-то успокоился, но Дронго стал являться поночам, в его тяжелых снах, такой уверенный и спокойный. А потом самогоШварцмана перевели в тюрьму в Белу-Оризонти, и начался ад.

Это была особая тюрьма, где сидели убийцы и насильники,знаменитые по всей Бразилии. Даже в этой стране с неустоявшимися нравами, гдепреступлений совершалось гораздо больше, чем в благополучной Европе, эта тюрьмабыла особой зоной, где сконцентрировались самые отъявленные подонки. Толькоздесь Шварцман почувствовал всю прелесть борьбы за выживание.

Тут нельзя было сделать ни одного неверного шага, ошибиться,позволить себе на мгновение расслабиться. Тут был не просто ад. Это было земноеизобретение дьявола, место, где покупаются и продаются души людей. Тут убивалии насиловали, не останавливаясь ни перед чем. Здесь были свои особые законы иособые порядки, выработанные годами непрерывного страха, унижений и насилия.

Он и раньше сидел в тюрьмах, но западногерманские тюрьмы посравнению с этим концлагерем в Белу-Оризонти напоминали скорее молитвенные домаили кирхи. А уж что он должен был вынести! Дважды он оказывался на краю смерти.В первый раз, когда поспорил с Умберто-палачом и вся тюрьма ждала, кто именнопобедит в этой схватке. Они дрались всю ночь, изрезали друг друга ножами, ноникто не смог победить. Утром сам Умберто предложил мир.

Через две ночи предусмотрительный Шварцман, поменявшийся местамисо своим соседом по камере, услышал, как к ним ворвались сразу несколько парнейи затем сдавленные крики своего соседа. Утром надзиратели насчитали на теленесчастного двадцать два ножевых ранения. Труп увезли, а за Шварцманомзакрепилась репутация счастливчика, которому помогают духи.

Излишне говорить, что через два дня Умберто получил нож вспину и мучительно долго умирал в тюремном сортире, куда никто не решалсявойти, чтобы оказать ему помощь.

Потом было столкновение с Алвесом. Тот был известный гомосексуалист,переведенный сюда из Рио-де-Жанейро. Он сразу начал устанавливать свои порядки.К этому времени Шварцман, уже пользовавшийся уважением других заключенных,негласно покровительствовал двум молодым парням – Антонио и Габриэлю,оказывавшим ему многочисленные услуги и ставшими его своеобразнымителохранителями. Оба парня были гомосексуалистами, и Шварцман, за неимением втюрьме женщин, иногда пользовался их услугами.

Но молодой Габриэль понравился Алвесу. И хотя пареньотвергал все домогательства старого убийцы, однажды его поймали в душевой идолго насиловали сразу четверо заключенных, после чего парня нашли там сразорванным горлом. Все ждали, чем ответит Шварцман. А тот молча наблюдал, какуносят тело Габриэля, как ухмыляется Алвес.

Прошло еще несколько дней. Поняв, что Шварцман не решаетсянанести ответный удар, многие заключенные стали позволять себе оскорбительныевыкрики в его адрес. На кухне его вытеснили на худшее место, в душевой сталиисчезать его вещи. Он постепенно становился парией, и единственный оставшийся унего друг – Антонио не понимал, что с ним происходит.