Книга Симфония тьмы - Чингиз Абдуллаев

– Вы не правы, – возразил Якобсон, – оченьдаже привлекает. Мы оказываем поддержку очень многим композиторам, художникам,писателям. Мы считаем, что поддержка талантливых людей, способных бытьтворчески независимыми при любых режимах, это и есть зримое воплощениедемократии. Разве не так?

– Допустим. Тогда почему Ястреб не охотится за другимиталантливыми людьми, а выбрал именно Осинского? Вы не считаете, что должна бытькакая-то причина?

– Должна, – согласился Якобсон, – но я ее незнаю.

– Я должен вам верить? – спросил Дронго, незамедляя шага. – Вам не кажется, что знание причины убийства можетсерьезно облегчить мою работу?

– Может быть, но я действительно не знаю, –ответил Якобсон и, показав на двери ресторана, пригласил Дронго: – Давайтезайдем.

Они зашли в ресторан. На полу были выбиты имена тех, ктокогда-то посещал это знаменитое заведение. Якобсон снял пальто, аккуратноповесил на вешалку, положил свою шляпу-котелок. Дронго снял свое пальто.Головных уборов он обычно избегал. Лишь после того, как они сели за столик иэлегантный официант, приняв заказ, быстро удалился, Якобсон оглянулся посторонам и, приблизив лицо к Дронго, сказал:

– Я бы тоже очень хотел знать, почему Ястреб долженубрать именно Осинского. Собственно, это и составляет ваше задание. Осинскогобудут охранять и без вас. Но почему Шварцману поручили это убийство и ктопоручил? Вот что меня интересует. И вот почему мы даже не стали настаивать,чтобы вы переехали из своего отеля в наш.

– Вы не ответили на мои вопросы, – напомнилДронго, – надеюсь, что вы действительно не знаете на них ответов.

– Мы с вами союзники, – напомнил Якобсон, потеревпереносицу двумя пальцами правой руки, – поэтому я постарался бырассказать вам все, что я знаю.

– Вы не знаете, почему Ястреб хочет убить Осинского. Выне знаете, почему именно его. Но откуда вы узнали, что вообще состоится этопокушение? Откуда вы узнали, что Шварцман прилетел во Францию, выйдя избразильской тюрьмы, только для того, чтобы убить американского композитора? Выпроделали гигантскую работу, чтобы найти меня, когда-то уже встречавшегося сЯстребом. Значит, вы точно знали, что угроза весьма реальна. – Дронгоговорил, глядя прямо в глаза собеседника. Тот слушал молча, не пряча своихтемно-вишневых глаз. Они у него были не просто какого-то яркоготемно-коричневого цвета. Они были именно как вишенки, маленькие и круглые.

– Но если вы смогли получить подобнуюинформацию, – продолжал Дронго, – значит, вы можете указать мнеисточник. А это уже само по себе немаловажно. Может, мы могли бы выйти черезэтот источник на самого Шварцмана. От кого вы получили подобную информацию оготовящемся покушении?

Якобсон вздохнул. Достал из кармана небольшой прибор. Этобыл усовершенствованный миниатюрный скэллер, не позволявший никому услышать ихбеседу. И лишь затем сказал:

– Мы получили сведения из Бразилии. Дело в том, чтоШварцман не вышел из тюрьмы. Он сбежал. И кто-то неизвестный ему помог оттудауйти. Сейчас мы пытаемся выяснить, кто именно мог быть этим неизвестнымблагодетелем. А узнали мы очень просто. В камере Шварцмана была найдена афиша спортретом Осинского. Портрет обведен черной каймой и перечеркнут крест-накрест.Нам сообщили об этом из тюрьмы. Думаю, вы понимаете, что Шварцман никогда небыл меломаном. Значит, он готовит что-то против Осинского. Мы это поняли исразу начали думать, что можем предпринять. И только тогда вышли на вас,Дронго.

– У вас есть помощники и осведомители даже вбразильских тюрьмах? – невинно улыбнулся Дронго. – Я начинаюиспытывать комплекс неполноценности от могущества вашего Фонда.

Вместо ответа Якобсон достал из кармана газетную статью. Нафотографиях из бразильской газеты был виден плакат, висевший на стене камерыШварцмана. И перечеркнутое лицо Осинского.

– Мы обязаны были отнестись к подобному со всейответственностью, – подчеркнул Якобсон.

Официант принес сразу несколько блюд. Дронго, заказавшийсебе мясо с жареным картофелем, с ужасом обнаружил, что выбрал какой-тонепонятный сырой фарш, смешанный с луком и специями. Он недоверчиво посмотрелна официанта.

– Я заказывал именно это?

Официант, не знавший английского языка или не желавший нанем говорить, сделал вид, что не понял клиента. Дронго покачал головой:

– Может, вы переведете этому типу, чтобы он принес мненечто другое. Пусть запишет в счет это блюдо, но я его не смогу съесть при всемжелании.

Якобсон улыбнулся и перевел все официанту. Тот, пожавплечами, унес тарелку с едой, не став спорить с таким привередливым клиентом.

– Почему они такие упрямые? – вздохнулДронго. – По-моему, это у французов просто национальный идиотизм. Многиепринципиально не говорят по-английски, а парламент даже принимает законы,запрещающие употреблять английские слова. Мне кажется, в этом есть какая-тофобия. Не знаю даже, как ее назвать. Они хотят таким своеобразным образомзащитить свою культуру. Мне тоже не все нравится в нашествии американскойкультуры на Европу, но пытаться отгородиться вот таким образом – это нечтоархаичное.

– Конец двадцатого века – это время бурного роставсякого национализма, – согласился Якобсон. – Многие маленькие нациии народы начинают понимать, что теряют свою самобытность, теряют своеобразие,растворяясь в общем котле человечества. Национализм и есть ответ на этот вызоввремени. После создания мировой системы Интернет говорить об обособленномгосударстве уже невозможно. Вы можете прямо из своей квартиры поговорить спрезидентом США и получить последнюю информацию из Буэнос-Айреса. Многие еще немогут с этим освоиться. Реакция отторжения – естественная реакция любогонарода. А для французов, у которых такая история и литература, опасность статьвторосортной нацией с второсортным языком при засилье английского слишкомочевидна. Может, потому в этой стране так растет влияние националистов иультрарадикалов.

– Не люблю националистов, – отмахнулсяДронго, – в них всегда есть нечто ущербное и агрессивное одновременно. Этоменьше всего касается французов, которые пытаются отстоять своеобразие своейкультуры, не покушаясь на ее интегрированность в мировой процесс.

А вот конфликты в Восточной Европе – это уже нечто другое.Здесь стремительно растет число президентов, премьеров, министров, послов,национальных парламентов, национальных символов, национального идиотизма. Помоему глубокому убеждению, национализм начинается там, где национальнаяинтеллигенция начинает свои дешевые популистские игры с народом. Понимая, чтообречена на исчезновение, в большинстве своем страдающая импотенцией,национальная интеллигенция любит рассуждать о национальных приоритетах иценностях. Я просто хорошо знаю, как начинались все конфликты в бывшем СоветскомСоюзе, на Кавказе, в Прибалтике, на Украине. Кто громче всех требовалотделения? Кто говорил о размывании национальных ценностей? Наименееталантливые и наиболее одиозные представители интеллигенции, которые моглисделать себе имя только на таком оголтелом национализме.