Книга Не Сволочи., или Дети-разведчики в тылу врага - Теодор Гладков

Да, он арестовал на улице Фокина подпольщика Николая Митрофановича Иванова с женой, но по приказу немцев. Сначала их допрашивали в ГФП — тайной полевой полиции — немцы, потом уже он, в русской полиции. Он, следователь Иванов, своего однофамильца не бил. Приказ расстрелять его вместе с женой получил от немцев, но сам в расстреле не участвовал. Поручил сделать это полицейским, кому именно — не помнит.

Двух партизан в поселке «Красный воин» летом 1942 года убил полицейский Василий Попов, а он, Иванов, лишь приписал в рапорте этот подвиг себе, чтобы заслужить медаль, которую и получил.

Арестованных если и бил, то только в присутствии немцев, и то — всего лишь ладонью по лицу, хотя имел резиновую плетку.

Семьи Лясоцкого и Рыбкина были арестованы в октябре 1942 года, когда он, Иванов, был в командировке в Бытоше, у Стулова. Когда вернулся, следствие подходило к концу. Он, Иванов, просил коменданта Бенкендорфа не расстреливать хотя бы детей, но тот приказал казнить всех. Он, Иванов, лишь передал приказ полицейским. Сам при расстреле не присутствовал.

Шумавцова, Лясоцкого, сестер Хотеевых и других подпольщиков тоже арестовали в его отсутствие. Он присутствовал лишь при окончании следствия. Никого из них не бил.

Он, Иванов, хотел им помочь. Например, не стал арестовывать Николая Евтеева, с которым сидел за одной партой, хотя знал, что тот входит в группу Шумавцова.

Некий Гришин Федор Иванович, осужденный в январе 1953 года к 25 годам заключения в лагерях за измену Родине, в частности за то, что выдал гитлеровцам подпольную группу разведчиков во главе с Алексеем Шумавцовым, на следствии и суде показал, что свой донос лично передал в помещении полиции из рук в руки старшему следователю Иванову.

— Нет, Гришин передач донос не мне, а кому-то другому или немцам.

Да, он водил Шумавцова и Лясоцкого в лес для обнаружения места, где скрываются партизанские связные. Шумавцов и Лясоцкий стали кричать партизанам, чтобы те спасались. Партизаны открыли огонь и убили полицейского Александра Сафронова. За это сопровождавший полицейских немец приказал Шумавцова и Лясоцкого тут же расстрелять. Он, Иванов, лишь перевел этот приказ полицейским, кому именно, не помнит.

Он, Иванов, не только спас от ареста Николая Евтеева, но вообще не раз отпускал арестованных. А однажды приказал полицейским вернуть какой-то старухе муку, которую те у нее отняли.

Иванов, признавая частично свою вину, но не по самым тяжким преступлениям, упорно отрицал свою причастность к кровавым злодеяниям против своих соотечественников. Оно и понятно — пытался спасти свою жизнь. Он рассчитывал, что время стерло многие следы и улики, что следствие не сумеет разыскать свидетелей и жертв преступных деяний. Как-никак прошло с тех пор пятнадцать лет, в которые входили еще и последние двадцать месяцев войны.

Иванов надеялся, что не справится со всем этим следствие, не соберет достаточно доказательств, чтобы вынести их на открытое судебное заседание. Знал прекрасно, что времена несудебных «троек» и «особых совещаний», не слишком утруждавших себя скрупулезным сбором доказательств вины подследственных, безвозвратно канули в прошлое.

Правда, под давлением неопровержимых улик Иванов признал, в конце концов, что он только назывался «старшим следователем», а на самом деле официально был начальником секретной службы полиции, имел звание «компанифюрер»,[12]получал в месяц жалованья 100 марок и немецкий паек. По роду службы ему приходилось иметь дело и с ГФП — «гехаймфельдполицай» («тайная полевая полиция») и выполнять Прямые поручения разведывательного отдела штаба 339-й немецкой пехотной дивизии, в частности, по его поручению подбирать и готовить агентов для заброски к партизанам.

На один из вопросов — почему он добровольно поступил на службу в полицию, то есть сделал первый шаг к измене, Иванов ответил так:

— Я не хотел служить оккупантам, отклонил предложение первого начальника людиновской полиции, своего бывшего учителя Двоенко, поступить в полицию. Изменил это решение лишь потому, что в январе 1942 года безвинно подвергся расстрелу. Только тогда у меня возникло желание отомстить за пережитый страх и ранение.

Это был бы убедительный аргумент — месть за расстрел — если бы… если бы пострадал Дмитрий Иванов действительно безвинно. Но следствие уже знало, что это не так.

Вспомним факты.

Бывший начальник Бытошской полиции Стулов, человек достаточно информированный, определенно утверждал, что Иванов был секретным осведомителем немцев уже осенью 1941 года. Об этом догадывались и поговаривали между собой многие полицейские, но втихомолку, потому как смертельно, пуще немцев, боялись Митьку Иванова. О старой связи с немецкими спецслужбами косвенно говорит и стремительная карьера Иванова в январе-феврале 1942 года. Да и майор фон Бенкендорф в своей характеристике, весьма деловой и содержательной, прямо называет его осведомителем.

Бывший командир людиновского партизанского отряда Василий Золотухин свидетельствовал: «Мы всегда знали, что братья Алексей и Дмитрий Ивановы тайно сотрудничают с немцами. Хозяйственный Алексей, в частности, использовал это свое положение для личного обогащения, а попросту отнимал вещи и живность у семей красноармейцев или подозреваемых в содействии партизанам. В конце ноября или в начале декабря наши часовые обнаружили его шатающимся в непосредственной близости к партизанскому лагерю. При обыске у него нашли разрешение немецких властей на сооружение мельницы. За красивые глаза оккупанты таких милостей не оказывали. Отпустить Алексея мы никак не могли — он бы навел на нас карателей. Его расстреляли.

Знали мы о сотрудничестве с оккупантами и Дмитрия Иванова — потому и арестовали его в январе 1942 года вместе с несколькими полицаями, не успевшими удрать».

Наконец, было еще одно свидетельство: Анастасии Петровны Рыбкиной. С мая и по декабрь 1942 года она работала машинисткой на бирже труда, а затем до августа 1943 года тоже машинисткой, уже в полиции. Рыбкина официально показала на допросе, что самолично не раз печатала списки личного состава полиции. Из них ей стало известно о службе Иванова в полиции уже в 1941 году.

Следовательно, Дмитрий Иванов стал активно и секретно сотрудничать с оккупантами не в феврале 1942 года — из-за мести за расстрел, — а значительно раньше, когда этого мотива еще быть не могло.

Авторы даже рискуют сделать предположение (правда, ничем недоказуемое), что Дмитрий Иванов был завербован немецкими спецслужбами раньше, еще в сентябре или в октябре, и в Людиново прибыл уже фашистским агентом.

Это, в частности, может объяснить тот факт, что новый начальник полиции Двоенко явился к нему домой едва ли не на следующий день после возвращения Иванова в Людиново…