Книга (Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина

Прошло много лет, и однажды я купила килограмм красной фасоли. Я возвращалась домой с непростого дежурства, которое затянулось на несколько суток. Я заехала в супермаркет. И я что-то хотела купить. Но я купила только бутылку водки. И килограмм красной фасоли. Не знаю почему. Ни в моей семье, ни в семье моего мужа не было «бобовой культуры». А все мы родом из детства, со всеми нашими борщами, запеканками, пищевыми привычками и бытовыми парадигмами. Я бродила с пустой головой между полок и прихватила килограммовый пакет красной фасоли. И бутылку водки.

Придя домой, я не легла спать. Я выхлебала полбутылки водки, щедро захлёбывая слезами. Я плакала не потому, что мы не смогли спасти молодую женщину. Её невозможно было спасти. Я плакала не потому, что нас ждали писанина, отчётность, клинразборы, патанатомические конференции и санкции – это стандартные процедуры, любой врач к ним готов. Да и кто из нас плачет от страха? Тем более от страха стандартных процедур со всей их неподъёмной писаниной, и номинально-положенной карательной санкции, которая имеет место быть в случае материнской смертности, даже когда в этой смерти никто, кроме той, которой так и не удалось стать матерью или хотя бы выжить – не виноват. Я плакала даже не потому, что смерть – это страшно. Смерть – это не страшно. Смерть – это просто смерть. Мы все умрём. Апоптоз – механизм «клеточной смерти» – включается в нас ещё внутри материнской утробы. Я плакала не из-за чего и за всё про всё. От усталости. От бессмысленности. Из-за того что кисти у нас какие-то растрёпанные и краски засохшие. Да и холст – говёный.

Я высыпала красную фасоль в глубокую миску и просто опустила в неё руку. И стала перебирать. И мне стало веселее. «Ну как ни крути – пуговицы же» – подкинул мозг, проанализировав тактильные ощущения. Пуговицы с глупого детского плюшевого полушубка. Пуговицы, бочонок которых был в отчем доме и я любила его содержимое высыпать, перебирать, рассматривать и снова складывать. Мама одобряла. Считала – это развивает мелкую моторику. Но в этом было нечто куда большее. Этот бочонок пуговиц был посильнее героина в деле расширения сознания.

И вот тогда, после затянувшегося дежурства, после беспричинных слёз и не менее беспричинного идиотского хохота, в слегка искривлённом состоянии рассудка я впервые сварила то, что называется у нас сейчас «супом с историей». Щедро накрошив туда всего, что нашлось в холодильнике. И я ела его, сидя на полу. Потому что сидя на полу по-турецки не так стыдно плакать и не так неуместно смеяться. На полу всё к месту. Потому что дальше некуда, дальше ряд звёзд – и они горят, как сказал другой ас – Бродский, – совсем по другому поводу.

И «суп с историей» стал семейным. Потому что семья должна не только сохранять накопленное, но и приумножать. Только тогда семья становится родом.

Сейчас, когда всё хорошо и спокойно (вряд ли мудро – но спокойно и хорошо) рецепт эволюционировал и выглядит примерно так: берёте лук, чеснок, морковь, стебель сельдерея, корень сельдерея (и/или петрушки), имбиря крошечку. Всё чистите, моете, режете. И хотите – трёте на тёрке. Если любите фактуру. Лично я режу – и отправляю в миксер. И размазываю овощи, слегка сдобрив их оливковым маслом и томатным соком. В толстодонную кастрюлю добавляю масла оливкового (не принципиально – любое растительное). И туда – овощную пасту из миксера. Слегка обжариваю. Туда же, к душистой овощной пасте: рёбра барашка свежайшие, нежнейшие; грудинки мелконарезанной; колбасы сырокопченой, сосиски. А так-то – любое мясное, любимое и предпочитаемое. Слегка обжарили, перемешивая – и литр томатного сока туда. Пусть потушится. Затем заливаете кипятком. Не под самые уши. И пусть поварится. А затем – несколько жестянок красной фасоли. (Да, я давно не пользуюсь «пуговицами».) Специи – какие хотите. Я не солю – копчёности достаточно солоны. Подавать с мелконарезанной зеленью. Какой хотите. Рекомендую и со сметаной. Есть огненно-горячим. Непременно под ледяную тягучую водку. Очень калорийный. Реально – для длинных северных перегонов. Очень джеклондоновский.

Примус был моей первой кулинарной книгой. Бабушку Полину Фроловну я впитывала всем своим распахнутым детским безграничным восприятием. Я не запоминала – но я в ней жила. И должны были пройти годы и годы, чтобы я стала готовить «как бабушка». Мать великолепно готовила. Но всегда была немного зла. Всё у неё было «слишком нервно». А просто вкусная еда – это всего лишь просто вкусная еда. Не так уж и мало, когда ты хочешь есть. Но просто вкусная еда, утолившая голод – не вызывает желания научиться её готовить. Во всяком случае – в юности. Бабушка не учила меня готовить – она так жила. Полина Фроловна была слишком спокойна и чрезмерно нетороплива. Она была вся для людей. Мать не учила меня готовить – она слишком торопилась куда-то, слишком сожалела о чём-то. Матери было некогда. Мать была вся для себя. Чрезмерный альтруизм и чрезмерный эгоизм (погружение в свои действительные ли, мнимые ли беды и несчастья – суть тот же эгоизм) – одинаково нехороши для дружбы и товарищества. Должен был случиться Примус, готовый делиться собой. Не отдавать всего на прекрасно сервированном блюде, просто так, задарма, бери. И не сдавать в аренду под проценты «я для тебя». Он умел естественным образом делиться собой. Не забывая себя. И не грузя других. Поэтому я, выросшая среди потрясающе готовящих женщин, с радостью удивлялась тому, с какой ловкостью и радостью Примус готовил «студенческий суп» из тушёнки/сосисок и макарон (обязательно взбить и влить яйцо!), ещё один не менее «студенческий суп» из рыбных консервов с картошкой. Он был первым догадавшимся сказать мне: «Чертовски забавно!» Чертовски забавно всё. В том числе – готовить. Это действительно одна из самых мощнейших медитативных практик, приводящих в порядок внутренних бесов. Хотя бы в некое подобие порядка. Готовка – ещё одна муштра для бесов.

А как варится настоящий фасолевый суп – я до сих пор не знаю. Но какие мои годы! Обязательно узнаю. Так что мой вариант можно называть «суп с историей», «суп из топора». Или же, например, «русский чили». Не тот Чили, который «…нет у революции конца» и прочие разноцветные косынки на башку. А тот, который отменная техасская жратва, но уж слишком густая и термоядерная, мне столько текилы не сдюжить!

Если сделать мой «суп с историей» достаточно густым, то он становится универсальным. Это отличный соус для спагетти. Шикарная подлива для любой каши.

Да, каши. Не знаю, какую кашу более других любите вы, а я – гречневую. Варится она очень просто. Из воды, гречки, соли и масла. Оливкового или сливочного – на выбор. А можно – и с тем и с другим. В воду, когда варите кашу, оливкового. Как сварилась до полуготовности – добавляйте сливочного. Моя бабка всегда варила любую кашу именно до полуготовности. Затем обёртывала казан с кашей газетами. И сверху – старым шерстяным одеялом. Я отлично помню это старое шерстяное одеяло. Оно было некогда молочно-шоколадного цвета, с рыжими мишками. Изнанка одеяла была рыжая, с молочно-шоколадными мишками. В детстве меня очень интересовал этот феномен инверсии цветов. И не терпела, когда мишки из рыжих становились молочно-шоколадными. Бабка никогда не путала стороны. Она была очень организованным человеком. Ничего такого особенного, но все мы родом из детства – надоедливый рефрен. Я не терплю, когда одеяла, пледы, покрывала и скатерти выворачивают наизнанку. Хотя есть люди, совершенно спокойно к этому относящиеся. Им просто всё равно. Это и не хорошо и не плохо. Просто это так. Считается, что обычно таковое «всё равно» свойственно мужчинам. Но это отнюдь не так. Это общепринятое заблуждение. Поскольку я за этой «темой» пристально наблюдаю всю жизнь, то со всей статистически достоверной ответственностью могу заявить: мужчинам не всё равно. Просто они молча следуют правилам или молча исправляют ошибки. Женщина куда более шумна и многословна (вот как я). И если её муж однажды застелил скатерть «наоборот», так она будет ахать, охать, смеяться или жаловаться – в зависимости от характера, – ещё долго и всем подряд. И даже не задумается, что в тот конкретный раз «наоборот» был необходим из-за, например, пятна на лице.