Книга Секретики, Чёртова башня и другие рассказы - Яна Варшавская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама с отцом встретили меня на подходе к дому. Мама заплаканная, отец, едва владея собой, молча взял меня за руку и повёл к нашему подъезду, но почему-то в обход, делая большой крюк… Во дворе работали люди, демонтируя старую трансформаторную будку, на которой уже давно стёрлась и надпись «Осторожно, убьёт!», и череп с костями. Сильный, не выветрившийся запах горелой плоти стоял во дворе нашего дома. Атмосфера страшной трагедии окутала его…
Дома я получила подзатыльник от моего наказанного старшего брата. И от него же узнала о том, что же произошло в этот, казалось бы, небольшой отрезок времени, ставший роковым для двух мальчишек нашего двора, для двух жильцов злополучного первого подъезда.
Для чего Славику нужно было лезть руками внутрь, а самое непонятное, как ему удалось открыть дверцы страшной будки, никто не знал. Почему его никто не остановил? Где были старушки, которые обычно приглядывали за малышами?
Славик весь страшно обгорел, а пришедшего ему на помощь Мишку сразу же убило электрическим током. Ужас, который произошёл в нашем дворе, положил конец череде несчастий, следовавших одно за другим. Как-то сразу наш дом расселили, а мы переехали в свой, уже достроенный, собственный дом…
Первого и второго сентября никто из ребят нашего двора не пошёл в школу… Потому что в ней больше НИКОГДА НЕ БУДУТ УЧИТЬСЯ ни Мишка, ни Славик…
Мы не верили в то, что это всё произошло на самом деле и, собравшись за домом в могучую кучку, тихо плакали, давая друг другу страшные клятвы никогда не забывать о них, даже если пройдут долгие-долгие годы после этих трагических событий…
(2010–2014)
Чёртова Башня
Спящий домик… или Волшебное слово
Чтобы понапрасну не изводить себя переживаниями за нас после трагедии со Славиком и Мишкой, родители стали брать меня и Володьку по выходным и вечерам на стройку. Отец, опасаясь, что к зиме не успеет закончить кровлю крыши, пригласил знакомых мужчин со своей работы на помощь.
Денег больших за это он не обещал, хотя и от этой символической платы многие отказались, поскольку очень дорожили дружбой с моим отцом.
Сначала мне совсем не хотелось после ужина или с самого утра в воскресенье идти на наш участок, но как-то быстро я втянулась и уже с интересом наблюдала за каждой последующей операцией, которую производили кровельных дел мастера. Как могла я помогала, а когда меня о чём-нибудь просили, выполняла всё с большой радостью.
– Дочь, тащи молоток. Вон он, я его на верстаке оставил – кричал отец, вынимая из-за уха огрызок карандаша и делая отметку на широкой, длинной доске.
– Смотри, осторожно на лестнице. Не торопись!
– А дочь у тебя, Петро, молодец! Им бы с Володькой поменяться! – посмеивались папины друзья.
– И не говорите. Есть в ней инженерная мысль. Иногда сам удивляюсь её придумкам…
Когда самый последний гвоздь был торжественно вбит в отверстие на волнистой поверхности последнего же листа шифера, отец объявил:
– Ну что, мужики, спасибо! Будет нужна помощь – зовите. А сейчас прошу к столу!
– Вера! У тебя всё готово?
Мама с самого утра суетилась на летней кухне и наготовила угощенье. Сварила круглую картошку, поставила большую тарелку с солёными груздями и сметаной, винегрет и малосольные огурцы. Отварила мясо и нажарила камбалу. Отец выставил во двор большой стол. Стол был самодельный, как говорил папа, на первое время. Но со скатертью, даже он выглядел нарядно, да и как иначе? Ведь сегодня – праздник! Мужчины немного выпили, а потом долго обсуждали, как лучше настилать полы и кто подрядится помогать. Отец от помощи не отказывался, потому что очень хорошо видел, каков был предстоящий фронт работы…
К моменту переезда в новый дом, я уже была знакома с Надей и Серёжкой, внуками соседей, живущих слева от нас. Мы познакомились, вместе выгоняя из нашего огорода кур и петуха, принадлежащих их деду и бабушке. Когда я впервые увидела Петуха, просто не могла отвести от него взгляда, настолько красивым он мне показался! Тёмно-коричневое оперенье и длинный хвост с зеленоватыми перламутрово-блестящими перьями. Он был большой и ужасно важный. Иногда Петух замирал, будто догадывался о том, что он очень красивый, позволяя тем самым насладиться созерцанием его «царственной особы». А неподвижный он ещё больше напоминал мне шоколадные фигурки, обёрнутые в разноцветную фольгу, которые нам дарили под Новый год. Я шурила глаза и представляла, что его только что развернули, а небольшие зелёные кусочки фольги так и остались у него на хвосте. Петух, заметив мой к нему неподдельный интерес, стал важно прохаживаться вдоль нашей общей изгороди и, вдруг взлетев на неё, громко захлопал крыльями и несколько раз прокричал:
– Кукареку, кукареку!
Потом, наклонив голову, он посмотрел на меня, будто ждал похвалы. Мне ничего не оставалось делать, как просто захлопать в ладоши… Петух, воодушевлённый такой реакцией, вновь повторил свой трюк и снова огласил окрестности своим звонким голосом:
– Кукареку, кукареку!
Я, радостно прыгая на месте от восторга, вновь зааплодировала новоявленному артисту. Третий раз Петух всё повторил уже в присутствии сбежавшихся на его радостный крик родителей и самой хозяйки пернатого певца. Соседка, словно что-то обдумывая, взглянула сначала на меня, потом на Петуха и проговорила:
– Чудеса! Петя-то мой по утрам и то редко горланит, а тут три раза к ряду!
– Цирк, да и только! – продолжала она удивляться его внезапному вдохновению.
– Дочь, да ты не как Волшебное слово знаешь? – спросил меня отец.
– Волшебное?
– Ну да! Такое рассказывают про людей, которые могут с легкостью находить общий язык с кем бы то ни было. Вот и говорят, что те де знают Волшебное или Петушиное слово. А тут и впрямь получается – слово-то – Петушиное.
Когда отец говорил о волшебном слове, он очень надеялся, что по окончании школы я поступлю в МГУ на факультет журналистики и, работая в какой-нибудь из столичных газет, буду брать интервью и писать правдивые политические очерки… Это была его самая большая мечта. Мечта номер Два… Как я уже говорила, ей тоже не суждено было сбыться. На тот момент времени я была совершенно очарована биологией, а к окончанию школы всерьёз увлеклась генетикой. Поэтому шансов у журналистики было ноль.