Книга Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

— А как у васдела с женским священством? Дозволено ли оно? Мне, например, можно когда-нибудьстать священницей или же нет?

— Ах, вот чтовас волнует, о чем вы думаете перед чашей! — улыбнулся Лаврищев. — Хотятрадиционная Церковь поставила на этом крест, мы полагаем, что это возможно. Вовсяком случае, никаких догматических препятствий для этого нет. И наша общинастарательно вынашивает эту идею, полагая, что в скором времени она может бытьвоплощена. Вы хотите стать священницей? Так приобщитесь и станьте ей! Выудовлетворены?

Аннаторжественно поставила чашу и резко поднялась со стула:

— Благодарювас за то, что вы были с нами столь откровенны и ответили столь искренно. Да, яудовлетворена. Мне все абсолютно ясно!

И она, как иблагословлял ее когда-то отец Киприан, ринулась вон из комнаты. Я помчалась заней.

— Что это сними? — послышалось нам вслед.

— Это ихблагодать гонит отсюда. Невроз, — заключила врач-психиатр.

— Может, иневроз, — вздохнула Анна, когда мы выкатились на улицу, — но я им не могудоверить Стрельбицкого!

Вскоре онидобыли ее телефон, звонили — и Грушин, и журналисты, и сам Урфин Джус. Просиличто-нибудь новенькое из Стрельбикого — опубликовать, почитать, дать интервью,справлялись о ее здоровье, предлагали на подпись какие-то письма, звали наочередную агапу, приглашали Стрельбицкого выступить перед собранием общины,передавали поклон и благословение от отца Петра, но Анна отвечала им холодно инепреклонно:

— Новенькогоничего нет, здоровье нормальное, коллективки не подписываем, Стрельбицкийсейчас не выступает, отцу Петру — ответный же поклон.

В концеконцов, она сказала мне:

— Отвези-каты его к тому священнику, к игумену Ерму, который обещал ему когда-то бесапоказать. Все несчастья же с этого начались! Стрельбицкому он тогда понравился,говорит — интеллигентный, тонкий, большой церковный чин, а совсем не похож напопа…

ИСтрельбицкий согласился. Во-первых, он любил путешествовать на машине, аво-вторых, это уж как-то очень романтично — суровый скит, занесенный снегом,кромешная тьма ноября, богослужения при свечах, монастырская трапеза, ночлег вкелье, экзотика. Сказал — поедем, только на один день — переночуем и — назад.

Ехали долго,трудно — гололед, метель. Стрельбицкий без конца перечислял свои претензии кЦеркви: вот он читает прессу, а там то епископ окажется голубым, то настоятельпроворуется, то монах какой-нибудь сопьется. А сотрудничество церковников сКГБ?

Снег залеплялстекло, и дворники не справлялись с ним, расчищая лишь узкое оконце. Припав кнему и судорожно вцепившись в руль, я все-таки не выдержала, сказалаСтрельбицкому:

— Так Церковьих сама и осуждает за это! А если они покаются, то простит. Простит совершенно.И если у вас такой строгий церковный взгляд на человеческие грехи, то приходитеже вы со своей святостью, со своей чистотой, со своей любовью! Со своейаскезой, со своей милостью, со своей мудростью, и — вокруг изменится все!Может, этот епископ тогда пребудет в целомудрии, священник — в нестяжательностии монах — в трезвости. Тысячи спасутся вокруг вас.

Он хмыкнул.

Добрались ксамому концу всенощной. Отец Ерм пригласил нас на скудную трапезу, ноСтрельбицкому здесь уже все понравилось — и резной деревянный стол, и самовар,и скитский серый хлеб.

— Я была уЛаврищева, — шепнула я походя отцу Ерму. — У него все очень просвещенные ивысококультурные. Во-первых, они молятся «о хорошей погоде», вместо«благорастворения воздухов», а во-вторых, я узнала, что могу стать священницей,если запишусь в члены его десятки.

Кажется, онничего не понял. Сделал такие большие, просто огромные глаза.

— Яинтересуюсь верой, — сказал ему Стрельбицкий, — и сам верую, но в меру. То естьв гору, которая может ввергнуться в море, если ее об этом попросят с верой, —никак не могу поверить, простите за тавтологию. Ну я вроде как Иван Карамазов.Он тоже в горе сомневался. Может, это какие-то фигуральные горы?

Анна встрялав разговор и пристыдила Стрельбицкого:

— Какие ещефигуральные, Май, что ты такое несешь? А Чермное море, которое расступилось,чтобы пропустить Моисея и снова сошлось, чтобы поглотить фараона? А ИисусНавин, остановивший солнце. А Петр, ходящий по водам?

Стрельбицкийпоморщился:

— Это я знаю,ты сама мне рассказывала, — так вот: в такие чудеса я не верю.

— А во что выверите? — серьезно спросил отец Ерм.

— Верю, чтомертвые могут подавать знаки из загробного мира, — моей жене один покойныйстарец без конца дает какие-то указания с того света. Спросите у нее. Верю, чтомысли могут передаваться на расстоянии: я вот сам хотел попасть в какой-нибудьтакой тихий заброшенный уголок, не тронутый цивилизацией, и вот меня тут же подбелы руки сюда и привезли. Верю, что много есть таинственного, необъяснимого вэтом мире. Верю, что есть высший разум, который всем управляет. Но в такиематериальные дива — нет, не могу поверить.

— Ну прямокак иудеи, которые просили у Христа знамения с неба, — опять, горячась, встрялаАнна. — Говорили: дай нам знамение с неба, тогда уверуем, что Ты — Сын Божий.

— Да, —вскричал Стрельбицкий. — Именно так. Я хочу знамения с неба! Я хочу, чтобы горана моих глазах сдвинулась и пошла. Чтобы море прямо передо мной расступилось.Чтобы солнце остановилось на небе.

— И тогдауверуете в Господа? — спросил отец Ерм, точно так же, как в прошлый раз.

— Уверую! —твердо произнес Стрельбицкий. — Тогда уж точно уверую.

— Ипокреститесь? — снова спросил отец Ерм.

— Ипокрещусь. Все сделаю, как подобает. Ничто меня не остановит.

И отец Ермсказал:

— Ну, теперьждите!

И он сталмолиться за Стрельбицкого, чтобы Господь явил ему что-то в этом роде. ЧтобыГосподь снизошел к его немощи. Потому что ему было жалко, что эта душа можетпогибнуть из-за своего упрямства. Ну хочет он луну с неба, так дай ее ему,Господи, во славу Твою!

И что выдумаете? Господь услышал молитву игумена Ерма и через каких-нибудь два годаисполнил то, о чем он Его просил. Летел Стрельбицкий в Гамбург по литературнымделам. Было это бурным ноябрьским вечером, и облака клубились возлеиллюминатора — багровые, оранжевые, ярко желтые и черные, тревожные черныеоблака: безумные тучи, через которые пробивалась буря, горела гроза, шелнебесный бой. И внезапное волнение передалось Стрельбицкому. Он почувствовал,что и в нем идет битва, и в нем клубится чернота, горит смятенный огонь, ветерзадувает свечу. И так эта картина за самолетным окном показалось сродной егодуше, что решил он оставить ее себе навсегда. Он вытащил фотоаппарат и сталщелкать, щелкать: и так, и эдак, и вдоль, и поперек. И, отсняв пленку, отдал еепрямо тут же в Гамбурге проявлять и печатать. А сам свалился с безумнойтемпературой, и дела его были так плохи, что пришлось срочно вызывать в ГамбургАнну. Когда она приехала, его уже перевезли в больницу. Какой-то острыйвоспалительный процесс… И вот почему-то, лежа в полубреду, он сразу попросил еезабрать из проявки снимки. А она все медлила, все не могла их забрать, потомучто сидела возле него весь день, и лишь на ночь ее сменяла сиделка. А онспрашивал каждый раз: