Книга Книга Греха - Платон Беседин

— Она перед тобой, — Юля проводит по себе ладонями. — И тыква может стать прекрасной каретой. Достаточно просто захотеть, а я подскажу способ.

— Уверен, он связан с кровью? — говорю я.

— Да, — соглашается она. — Забавно, но ведь именно мы позитивны. Те, у кого вирус. Вы отрицательны. Интересная игра слов, так?

— Не более чем слов.

Всё та же игра в кошки-мышки. И я знаю, кто сегодня мышка. Кошка же весьма опасна — у неё разновидность бешенства. Ей просто достаточно сделать цап, и мышка мертва. Но кошка просто играется с жертвой, доводя её до исступления ожиданием трагической развязки. Кошка мяукает:

— Почему нет? Мне важно понять.

— Разве? — во мне полно скепсиса.

— Иначе бы я не пришла сюда. Ведь я могла просто рассказать всем, так? Ты, твоя семья, друзья — все бы получили свою порцию. Но я молчала, потому что захотела понять, почему ты отказываешься от бесценного дара.

— Разве смерть может быть даром?

— Но ты можешь и выжить, стать особенным.

— Здесь все считают себя особенными, и больше всех те, кто наиболее зауряден.

Ей действительно интересно. Это видно по блеску её васильковых глаз, по напряжённому лицу. Она ждёт объяснений. И если это мой шанс, шанс на краткую передышку, я должен воспользоваться им. Мои слова отчётливо разносятся по комнате:

— Я безумен, не спорю, но моё безумие не должно вредить тем, кто рядом. Тыква высохла и опустела, внутри её полыхает адский огонь, но если есть путь спасения, то он в глазах, сердцах, душах близких людей. Даже если мёртв я, то не хочу уносить их в могилу. Там место только на одного.

Юля выплёскивает слова вместе со слюной:

— Посмотри на них! Они живут лишь ради наслаждения. Им плевать на Бога. Им хочется веселиться, но они боятся. Вечером смеёшься — утром будешь плакать. Знаешь эту поговорку? Скажи им, этим веселящимся трупам: делайте, что хотите, рай открыт для всех! Дозволено всё. Среди них воцарится повсеместное служение порокам!

— Не спорю, без ада не было бы и рая. Вера некоторых во многом основана на страхе. Это факт. Но есть то, что нас отличает. Меня и тебя.

— И что же? — любопытствует она.

— Любовь к ближнему.

— И в чём же она?

— В том, чтобы мерить людей той же системой, что и самого себя. — Говорю я. — Никто не давал вам право решать за других. Я пробовал получить его, но для меня это слишком тяжёлая ноша. Вы же, — я направляю на неё горлышко бутылки, — берёте на себя слишком много.

Юля вскакивает. Она вспотела, и теперь видно, как под стёртой пудрой просвечивает плохая кожа. Словно с Мисс Вселенной сняли грим, и она превратилась в уродливую старуху.

— Ты говоришь о морали!? Матери торгуют своими детьми. Маньяки сжирают жертв. Выйди из своей конуры! Кровь! Трупы! Голод! Где тот уродец, где тот придворный шут, которого мы обозвали богом?

— Ты будешь вместо него?

— Твой Бог просчитался, — кричит она, расплескивая вино. — Он думал, что болезни защитят нас от грехов, став оберегом, основанным на страхе. Но в нас не родилось ничего кроме злобы и жажды отмщения. Люди специально заражаются, чтобы шагнуть в свободу!

— И что же это за свобода?

— Свобода быть новым, иным. А что твой Бог может предложить взамен? Он умер. Мы вместо него. И наша кровь — это Его кровь, видоизменённая и святая.

Она вдруг успокаивается, как-то в раз превращаясь в абсолютное спокойствие.

— Кровь — передатчик информации: регуляторы деятельности всех органов и систем достигают места своего назначения, будучи растворенными в крови. Это живой носитель информации, — говорю я. — Стало быть, вливая кровь с вирусом, вы доставляете зашифрованный код, сообщаете некий информационный посыл.

— Так разговаривает Бог, — улыбается Юля. — Вирус достался нам от Сары Кали, с её кровью.

— От цыганской святой?

— Она была служанкой у Марии Магдалины.

— Забавная легенда! Но почему вирус смертелен?

— Святая кровь передавалась только избранным. Они вступали в браки только друг с другом.

— Как евреи.

— Да, как евреи. Такое кровосмешение неизбежно приводит к вырождению.

— Появляются дегенераты, люди с психическими и физическими уродствами, — вклиниваюсь я.

— Дьявол — болезнь, а Антихрист — вирус, эту болезнь вызывающий.

Юля продолжает:

— Вирус мутировал настолько, что стал смертелен. Ему нужна свежая кровь, обновление. Но там, где вырождение и смерть, неизбежны и выжившие: это избранные. Они выработали антитела к вирусу, и он служит им.

— Забавно, чего только ни придумают люди, дабы оправдать собственную порочность. — Мой голос обретает уверенность. — Все эти антихристы, безусловно, существуют. Дьявол порождён нашим невежеством и ленью, а вскормлен тщеславием и гордыней. Дьявол в высокомерии нашего козявочного духа, который всматривается в бездну, порождая чудовищ. Точка. Прощай.

Наша полемика обрывается так же резко, как и началась. Юля идёт в прихожую. Я сопровождаю её молчанием. Открываю дверь. Она неожиданно впивается поцелуем мне в губы. Её зубы нащупывают мои губы и пытаются сомкнуться. Я отталкиваю её. Она вылетает в дверной проём.

— Пошла вон! — ору я.

— Я уйду, Даниил, только ты уйти не сможешь. Либо ты с нами, либо с ними.

— Это мне решать.

— Решай, пока однажды Кали не встретила твоих родных. Решай быстрее, тыковка!

Юля разворачивается и ныряет в открывшиеся двери лифта. Остаётся лишь терпкий аромат её духов. В моей голове зарождается страшная мысль.

II

Человек, смотрящий телевизор и ходящий в церковь, подобен предателю, служащему двум богам. Так сказал святой отец. Я честен. Служу одному богу. Уже больше года я не был в церкви. Но мы меняемся. Меняемся и умираем. Может, именно страх близящейся смерти и видоизменяет нас. Потому я возле храма.

Купола церкви, словно гигантские свечи, сияют на солнце ослепляющим золотом. Их верхушки украшают кресты, застывшие, будто причудливые леденцы. Белые стены, похожие на сахарные плиты, вздымаются вверх, устремляясь к солнечным лучам, которые своим всеобъемлющим теплом, кажется, плавят сахарную поверхность, от чего те покрываются едва уловимой патокой. И во всём церковном лике явственно чувствуется божественная сладость.

Внутри храма одиночество. С величественного иконостаса устремляются мудрые взоры икон, утопающих в витой резьбе, слитой воедино, словно корни райского дерева. Три двери, ведущие в святую святых, закрыты. Царские врата, надёжно защищённые ликами четырёх евангелистов, завешены красной тканью, в свете храма напоминающей ниспадающий водопад крови. Амвон, подобный горе, с коей проповедовал Христос, пуст и величественен. Клирос поёт свою одинокую, неслышимую песнь, свободную от человеческих голосов. Горят свечи, тысячей огоньков отражаясь в мраморе стен, и эти отражения, слившись воедино, подобны полю золотистой ржи.