Книга Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер

— Бросьте вы этот вздор. Мы проиграли, потому что такова необходимость монополистического капитализма.

Грабер подошел к ребенку, вынул его из креслица, передал Хункелеру.

— Лев проголодался. Подержите-ка его минуточку.

Он вышел. Хункелер остался с малышом. Взял его под мышки, поставил себе на колени, легонько потормошил. Толку чуть — юный Лев разревелся.

— Я уж и не помню, как надо обращаться с ребенком, — сказал комиссар, когда Грабер вернулся с открытой баночкой и ложкой.

— Ничего. Лев у нас крепкий паренек.

Он посадил мальчика на стул и принялся кормить его желтой кашицей.

— Вообще-то, — сказал он, — какой-никакой успех я все же имею. Год назад у меня была выставка в Санкт-Йоханнс-Тор, и я продал три картины.

— Госпоже Кристе Эрни? — наугад спросил Хункелер.

Грабер кивнул:

— Я знал, что вы пришли из-за Кристы. Небось все про меня разузнали, вплоть до цвета подштанников. — Он горько рассмеялся.

— Нет. Зачем преувеличивать. Вы вне подозрения.

— Откуда же вы знаете про картины?

— Слыхал кое-что от Рут Цбинден, — соврал Хункелер.

— Вот чертова балаболка!

Грабер подобрал кашицу, которую ребенок выплюнул, и опять сунул ему в рот. Совершенно спокойно.

— Криста была моей любовницей, — сказал он, — ну, тогда, в начале шестидесятых. Страстная, смышленая, просто чудо. Потом я начал пить, потому как не мог совладать с внешними и внутренними противоречиями. Тут-то и появился этот кретин Хеллер, сталинист. А после я слинял в ГДР. Когда вернулся, мы случайно встретились в «Кунстхалле». Она по-прежнему была страстная и по-прежнему красивая. Наверно, мы любили друг друга. Но скрывали свою любовь, потому что Криста не хотела портить себе карьеру.

Грабер замолчал, словно бы вдруг погрузившись в собственные мысли. Думает об умершей женщине, сказал себе Хункелер.

— Мы ночи напролет ссорились, когда я бывал свободен. Больше всего на свете я ненавижу ренегатов. Она изменила своему классовому сознанию.

— Что вы такое говорите. Она же из очень богатой семьи.

— Но в молодости примкнула к революционному классу. Во всяком случае, пробовала примкнуть. И на тебе. Член либерально-демократической партии. Это классовое предательство.

— Может, она просто вняла голосу собственного рассудка, — заметил Хункелер.

— Собственный рассудок — буржуазная чушь. Есть только один рассудок — классовый.

— Вы вправду верите в то, что говорите?

Грабер задумался, на минуту-другую.

— Я же не могу ставить под вопрос свое прошлое, — сказал он наконец. — Будущее могу, но не прошлое.

— А что было дальше? — спросил Хункелер.

Ему совершенно не хотелось обсуждать философские вопросы прошлого и будущего.

— Дальше я познакомился с матерью Льва. Она мне помогла, ведь молодость всегда права.

— Вы бросили Кристу Эрни?

— Нет, не бросил. Только у нее почти всегда не было времени. Хотя до самой ее смерти мы сохранили добрые отношения. — Он поднял голову и печально, едва ли не беспомощно посмотрел на Хункелера. — Почему она умерла?

В 14 часов состоялось совещание. Хункелер сидел на своем обычном месте, ел бутерброд с вареной колбасой, колечками лука и маслом. Он запоздал на полчаса, правда, особых нареканий не последовало, поскольку д-р Рюинер тоже где-то задерживался.

Сутер восседал во главе стола, нервно барабанил пальцами по крышке и поминутно смотрел на часы. На нем опять был голубой чесучовый костюм из Венеции и карминно-красный галстук. После утреннего тенниса выглядел он превосходно.

Наконец появился и д-р Рюинер. Как ни в чем не бывало прошел к своему месту, положил на стол папку и тотчас приступил к докладу. Обычно он говорил первым, поскольку всегда был в цейтноте.

— Делая вскрытие, — начал Рюинер, — я сперва сосредоточился на колотой ране, чтобы прояснить, отчего наступила смерть. Теперь же обследовал все тело и обнаружил, что слева на внутренней стороне нижней губы имеется маленькая ранка от укуса. Является ли она следом поцелуя, с уверенностью установить невозможно, хотя и весьма вероятно. Чтобы выяснить, когда эта ранка возникла и есть ли там следы чужой слюны, требуются дополнительные исследования. Однако надежных результатов ожидать не приходится, так как после предполагаемого поцелуя прошло, по всей вероятности, довольно много времени.

Засим он откланялся.

Слово взял де Виль.

— Ничего особенного обнаружить не удалось, — сообщил он. — Мадам Рамирес делала уборку очень тщательно, как и принято в Швейцарии. До блеска все надраила, ни пылинки, ни соринки. Есть несколько пальчиков доктора Эрни и еще несколько, принадлежащих предположительно самой мадам Рамирес. Точно сказать невозможно, ибо утром четвертого июля мадам Рамирес с чадами и домочадцами отбыла в Испанию.

На вопрос, не найдены ли и отпечатки пальцев мужчины, де Виль сказал, что нет. Зато на ковровом покрытии обнаружена кошачья шерстинка, черная. Однако имеет ли эта кошачья шерстинка отношение к преступнику, определить невозможно.

На вопрос Сутера, следует ли проинформировать СМИ о кошачьей шерстинке, де Виль сказал «нет»: иначе под подозрение попадут все владельцы черных кошек.

Хункелер сообщил, что утром нашел в своем почтовом ящике письмо с угрозами, хотя, конечно, при его профессии ничего удивительного тут нет. Сперва он бросил это письмо в мусорное ведро, но потом достал его оттуда, ведь не исключено, что его накропал искомый преступник. Поэтому он просит провести экспертизу, в первую очередь графологическую.

Огласив письмо, он передал его де Вилю.

Далее, благодаря ходатайству прокурора Сутера, за которое он весьма признателен, ему удалось выяснить содержание завещания г-жи Эрни. Но поскольку до официального открытия оное находится под грифом «совершенно секретно», он назовет лишь те пункты, которые представляют интерес для дознания. Основной наследник по действующему завещанию — Иов Хеллер. За ним следует, как ни странно, художник Ханс Грабер, который до сих пор еще не возникал в окружении г-жи Эрни.

— Не тот ли это коммунист, — спросил Сутер, — который несколько лет назад вернулся из ГДР?

— Да, он самый, — кивнул Хункелер. — Нынче утром я к нему заезжал и впредь буду держать его в поле зрения.

О желании г-жи Эрни изменить завещание он, к собственному удивлению, словом не обмолвился.

Халлер доложил, что у него на подозрении Армин Меркле, поскольку тот выписывает правоэкстремистский листок. Что до пациентов, то он ничего особенного не заметил. Люди почти сплошь пожилые, смирные, они никак не могли совершить такое преступление.