Книга Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер

Мадёрен сообщил, что занимался главным образом наркодилерами. Но из этих ушлых ребят ничего не вытянешь. Впрочем, он маленько их прижал и четверых балканцев отправил в следственную тюрьму. Судья все равно скоро их выпустит.

Насчет шестерых молодых людей с игровой площадки он разузнал не много. Эдуард Фишер, судя по всему, действительно не наркоман и угодил в рамки дознания чисто случайно. Женщины — явно мелкая сошка и вряд ли причастны к убийству. Двое из троих оставшихся парней, пожалуй, тоже мелкая мошка, на серьезные преступные деяния не способны. А вот Лукас Шиндлер, по прозвищу Лакки, случай тяжелый, имеет несколько судимостей. Сидел он за противозаконную торговлю наркотиками. За ним установлено круглосуточное наблюдение, — возможно, удастся через него выйти на крупных дельцов.

— Вы ясно представляете себе, что это могут быть за лица? — осведомился Сутер.

— Международная наркомафия, — ответил Мадёрен. — Если и не вероятно, то вполне возможно, что именно она в ответе за это убийство. Ведь базельская модель легальной выдачи наркотиков грозит распространиться и на другие страны. А это выбьет почву из-под ног наркомафии. Отсюда напрашивается вывод, что она может нанести контрудар, скажем в форме убийства.

Луди сказал, что ничего нового не раскопал. Но готов работать хоть круглые сутки.

— Цюрихская бульварная пресса ведет себя прямо-таки беспардонно, — возмущенно заявил Сутер. — Мало того что она самым наглым образом вмешивается в базельские дела и без стеснения выставляет оценки соседнему кантону, так нет, еще и бесстыдно печатает собственные бездоказательные измышления. И таким манером ставит под вопрос все расследование. После звонка анонима — а звонил именно аноним, — который утверждал, что орудием убийства явился разделочный нож, цюрихские писаки в форме вопроса представили сие заявление как факт, что выглядит сущим издевательством над всякой журналистской этикой. Алчная погоня за сенсацией парализует базельскую уголовную полицию. Здесь, на Рейне, мы привыкли действовать тщательно и скрупулезно, отличая факты от предположений. Сперва эти щелкоперы даже отрицали, что записали звонок на пленку. Чтобы положить конец проискам этих стервятников, пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию. Главный прокурор, по моей просьбе, хорошенько поднажал в Цюрихе и благодаря своим связям добился, чтобы газета выложила пленку с записью звонка. Ее везет курьер, в Базеле она будет уже нынче к вечеру и сразу поступит в распоряжение экспертов.

На этом совещание закончилось. Потом Луди, Халлер, Мадёрен и Хункелер еще посидели в кафетерии. Настроение у всех четверых было паршивое.

— Кошачья шерстинка, письмо с угрозами, анонимный звонок и разделочный нож, которого у нас нет, — сказал Луди, — чертовски мало. Для чего нам эта хитрая аппаратура, раз толку от нее никакого? Если парня в компьютере нет, то и компьютер совершенно бесполезен.

— Ясное дело, он там есть, надо только найти его, — сказал Мадёрен.

— Мотива нет, — вздохнул Халлер. — Зачем кому-то понадобилось убивать докторшу?

— Это наверняка наркомафия, — опять завел Мадёрен. — Если повсюду в мире будут совершенно легально раздавать наркотики, то мафия не сможет торговать своим зельем, а в результате потеряет миллиарды. Сильный мотив.

— Если это и вправду был кто-то из наркоманов, — заметил Луди, — его давно и след простыл.

— Почему она впустила преступника? — спросил Халлер. — И почему вообще была на работе, а не дома?

— Доктор Кнехт вернулся? — полюбопытствовал Хункелер. — Ты с ним беседовал?

— Да, — ответил Халлер. — Загорелый такой, в отличной форме, прямо кинозвезда. Времени у него было в обрез, слишком много пациентов и приемной. Он понятия не имеет, кто бы это мог быть.

Мадёрен опять смотрел собачьим взглядом, которого Хункелер не выносил.

— Когда про завещание рассказывал, ты кое о чем умолчал, — сказал Мадёрен. — Я сразу — заметил, потому что давно тебя знаю.

— О чем же я, по-твоему, умолчал?

— Вот и я думаю — о чем?

— Я сообщил все, что можно и нужно.

— Не-а, — с собачьим упрямством повторил Мадёрен.

Хункелер почувствовал, как его бросило в жар, причем вовсе не от июльского зноя. Так бы и взял парня за шкирку да вмазал как следует!

— Стоп! — сказал Луди. — Спокойно, ребята. Мы одна команда.

Хункелер встал и вышел из кафетерия.

В машине комиссар вытащил записку, составленную сегодня утром. Вытер потную шею и принудил себя успокоиться.

Нотариус Гербер, прочел он. Можно вычеркнуть. Заглянуть в «Молочную», Лакки Шиндлер. Возможно ли долго жить без любви? Наверняка нет, даже у Кристы Эрни был любовник. Значит, и это можно вычеркнуть. Студент-медик Эдуард Фишер, Альбин и Конрад, Авраам и Ворчунья. Трижды семь — двадцать один. И кто был другом Регулы Хеммерли? Несусветная жарища, что правда, то правда, — все это тоже можно вычеркнуть. Ладно, съездим-ка на Брудерхольц.

Семейство Фишер проживало на самой вершине холма в вилле, утопающей в зеленой прохладе. К западу раскинулось открытое поле. На горизонте врастяжку лежал Блауэн[8], этакий ручной зверь, в шубе густых лесов.

Открыла ему г-жа Фишер, дама в белых обтягивающих брючках, моложавая, обвеянная легкой печалью. Типичная базельская жительница, подумал Хункелер, они всю жизнь держат себя в форме, готовые к чему-то, что в этом неэротичном городе не наступает никогда.

Он назвал себя, г-жа Фишер явно испугалась, провела его в неброско обставленную гостиную с видом на парк. Принесла ему стакан апельсинового сока и села, закинув ногу на ногу.

— Эдуард в парке, под ивой, — сказала она, — он неважно себя чувствует. Вчера уже приходил один из ваших, господин Мадёрен, изрядно помучил мальчика.

— Знаю, — сказал Хункелер. — Я не собираюсь его мучить, просто хочу поговорить.

— Сначала поговорите со мной. Прошу вас.

Она провела рукой по волосам, будто поправляя растрепавшуюся прическу.

— Слушаю вас, — сказал Хункелер.

— Эдуард — мой младший сын, ему только двадцать два года. Он влюблен. В некую Нелли Цубербюлер из Ольтена. Я давно заметила, что с ним что-то не так. А когда узнала, что она наркоманка, было уже слишком поздно. Он не желает с ней расставаться.

Г-жа Фишер говорила очень тихо, словно голос ей вот-вот откажет, и очень печально.

— Он наркотики не принимает, я совершенно уверена. Ему это не нужно. И тем не менее его держат под арестом, несколько часов. Я спрашиваю себя, почему так делают и дозволено ли это вообще. У мальчика шок.

Она замолчала, не зная, что еще сказать, ждала, что скажет он.

— Я сожалею, но ведь речь идет об убийстве. Мы не можем миндальничать, действовать с разбором, как хотелось бы вам. С шоком ему придется справиться, ничего не поделаешь. В остальном, полагаю, он никакого ущерба не понесет.