Книга Письма с Прусской войны - Денис Сдвижков

Суеверия — популярный способ объяснить поведение московитов, в том числе их стойкость при Цорндорфе. До чего могло доходить, видно на примере Рецова: трезвый в остальном, он ничтоже сумняшеся представляет русских чем-то вроде православных шахидов, полагая, что вместо гурий райская перспектива в этом случае заключалась в мгновенном возвращении в Россию: «Цари в их политике использовали бесчувствие своей нации и полагали еще более укрепить ее природную храбрость, положительно утверждая, что тот, кто погибнет на войне, воскреснет вновь в своем отечестве[1667]».

Бесчувствие или тупость в этом смысле (Stumpfheit, Stumpfsinn) вообще служит признаком варварства — устойчивый стереотип начинающейся эпохи Просвещения. Это типично и для обеих представленных записок, где не раз подчеркивается нечувствительность «народов» российской армии к боли и страданиям, их варварские терпение и живучесть — не в последнюю очередь в картинах физических наказаний, излюбленной темы для дискурса «Восточной Европы»[1668].

Но за внешней экзотикой наказаний крылась и серьезная проблема поддержания дисциплины в РИА, на которой стóит остановиться подробнее. Волей имп. Елизаветы Петровны, объявившей мораторий на смертную казнь, таковая не должна была применяться не только внутри империи[1669], но и в армии. В отличие от других воюющих сторон и самой России недавних времен[1670]. С начала Прусской войны в инструкции петербургской Конференции главнокомандующему «секретно предписывалось», что за все военные преступления, включая побег, малодушие и даже убийство, он должен ограничиться лишь тем, чтобы «политической смертью наказывать»[1671] — включая, впрочем, вырывание ноздрей, клеймение, каторгу в Рогервике и ссылку в Сибирь.

Видя невозможность в этих рамках устранить «продерзости» и «худые кондюиты», Фермор в свое командование не раз просил Петербург сделать исключение хотя бы для иррегулярных конных частей в действующей армии: «Неведая какие уже меры и способы употребить для сокращения сих озорничеств, ибо чинимые им на теле жестокие наказании ими толь мало уважаются что невсостоянии их повидимому от вкоренившагося по их обычаю грабителства удержать»[1672]. Однако вице-канцлер М. И. Воронцов отвечал: «общее мнение» состоит в том, что мужество и силы солдат лучше не развеивать бесплодно (nicht fruchtlos verschwinden zu lassen)[1673].

В «Генеральной диспозиции во время сражения с неприятелем», составленной накануне Цорндорфа, Фермор вроде бы подразумевает смертную казнь ослушникам на месте (п. 8 и 9): «Ежелиб кто из солдат дерзнул из дистанции своей выступить [унтер-офицерам] уграживать, что тут же на месте заколоты будут» и «ретирующихся уграживать палашами изрубить», — однако дальше «уграживать» идти не решается[1674]. И после цорндорфских беспорядков мерой воздействия на провинившихся было избрано убеждение: в ротах должны были постоянно зачитывать Высочайший указ с порицанием виновных в «смятении» «для лутчаго салдатам вперения»[1675].

Возвращаясь к запискам местных жителей: конфликтом столкновение культур не исчерпывается. В другую графу следует поместить пусть не всегда удачные, но попытки понять другого. Не только на уровне языка (как в эпизоде с сельским пастором, который учит русский язык[1676]), но и стремление наблюдать и описать «странное устроение этих людей» (№ 115), от деталей амуниции и мундира до подробностей армейского быта. Особенно поражает пруссаков система хлебного довольствия в РИА «с полей» — молотильные команды, ручные жернова, земляные печи. Такое же любопытство вызывают иные привычки в еде, порождающие уже совсем этнографические описания вроде того, как офицеры нагишом тянут бредень или солдаты готовят суп: горох с мясом, залитый отваром от красной свеклы, для которого немецкий язык еще не заимствовал заковыристое слово Borschtsch.

Первые записки публикуются в переводе выборочно. Основная цель, по словам автора, состояла в сборе и обнародовании сведений о жестокостях РИА: записки должны были представлять собой своего рода «белую книгу»[1677]. Именно эти описания далее в основном выпущены. Не из патриотической цензуры, но, поскольку они чрезвычайно обширны, при этом довольно однообразны и приводятся практически в том же формате далее в № 116. В целом, как и можно ожидать, в подавляющем большинстве «эксцессов» задействована легкая кавалерия, казаки и гусары. Реже — следующие по дисциплинированности драгуны; и всего один раз упомянуты кирасиры (поели без разрешения хозяина в трактире)[1678]. Также всего один раз упоминается пехота — называемая «красными камзолами» (Rothröcke)[1679].

Обращает на себя внимание, что на этом ограниченном пространстве и за короткий период времени заметно резкое нарастание насилия, достигающее и в отношении гражданских лиц кульминации в дни Цорндорфской баталии и непосредственно за ней[1680].

Эклектический характер собранных сведений, свидетелем которых автор по большей части не являлся, заставляют относиться к ним с осторожностью. Особенно это касается сведений чисто военного характера. Очевидно, что автор записок — лицо гражданское и с военной спецификой незнаком. С другой стороны, разнообразие информации хорошо передает общую картину пребывания РИА на этих прусских землях и ее восприятие местными жителями.

Часть комментариев, относящихся к амуниции и униформе РИА, принадлежит Олегу Геннадьевичу Леонову.