Книга В пасти Дракона - Александр Красницкий

Но, кажется, кроме неё, никто так в Пекине не рассуждал. По крайней мере, в день, назначенный для казни Эн-Хая, чуть не все европейцы, находившиеся в столице Китая, собрались на площадь.

Стояла жара. Лучи дневного светила лились с небесной выси, озаряя своим всё золотящим светом остатки разорённой столицы, так ещё недавно сиявшей своим великолепием. На площади казни собрались, словно на праздник, сотни европейцев. Дамы в щегольских туалетах, последнем слове дошедшей сюда парижской моды, дипломаты из европейских посольств, подростки — их дети, братья, сёстры — все эти люди оживлённо беседовали между собой, ожидая появления китайских мучеников. Не было среди этой весёлой, оживлённой толпы только простых сердцем русских людей; к великой чести их, следует сказать, что зрелище казни не привлекало их, вернее всего, что предстоявшая казнь китайских патриотов вызывала в них чувство негодования...

Зато все остальные — прекрасные леди со своими чопорными супругами, болтливые, вечно оживлённые и необыкновенно изящные парижанки, немки, несколько итальянок — всё это разнообразное и оживлённое общество собралось на площадь, предвкушая предстоящее удовольствие «возмездия».

В местах, отведённых для зрителей, слышались весёлый говор и смех. Кавалеры были предупредительны, и дамам отвели места, с которых прекрасно обозревалось всё пространство площади.

А там, образовав полукруг, стояли европейские войска. Солдаты, достаточно привыкшие к подобным экзекуциям, были совершенно равнодушны. Они, не видавшие смерти лицом к лицу на полях битв, уже свыклись с видом казней, в бесчисленном множестве проведённых на их глазах. В центре перед строем разостлали циновку, и около неё стояли несколько китайских палачей с помощниками. На этот раз европейцы пожелали придать несколько официальности сему кровавому делу и готовились мстить за убийство Кеттелера.

— Говорят, кроме Эн-Хая, этого гнусного убийцы, будет казнён ещё кто-то? — спрашивала у своего кавалера, молодого дипломата, хорошенькая английская мисс.

— Да, ещё какого-то сына Дракона... Он будто был вождём одного из тайных обществ...

— Интересный тип?

— Не скажу... Старик! Я его видел при допросах. Впрочем, говорили, что это — святой боксёров.

— Ах как это интересно! — даже в ладоши захлопала мисс. — Казнь боксёрского святого... Такого зрелища никогда не увидишь у нас в Европе...

— Но разве это можно? Культурное пространство! У нас казни — редкость...

— А правда ли, что сюда нарочно прибыли ради зрелищ несколько туристов из Лондона?

— Представьте, не только из Лондона, но и из Парижа, и из Берлина...

В толпе действительно были несколько человек туристов, прибывших специально в Пекин для присутствия на казнях. Все они заметно выделялись среди остальных не успевшими ещё загореть лицами, светлыми костюмами и оживлённым любопытством, с которым они расспрашивали участников «пекинского сидения» о перенесённых ими ужасах недавней осады.

Почти у каждого из прибывших людей были в руках аппараты для фотографирования предстоявшего волнительного зрелища.

Они сгруппировались около оставшегося в Пекине Раулинссона и с вниманием слушали его рассказы об ужасах, что он перенёс.

Раулинссон чувствовал себя положительно героем. Он произносил речь за речью, необыкновенно довольный тем вниманием, которое оказывалось ему.

— Да, господа! — ораторствовал он. — То, что было нами пережито, это — просто какая-то сказка. Ежедневно бесчисленные орды китайцев ходили на штурм наших баррикад, но мы всегда с честью отражали их нападения и сами, постоянно переходя в наступление, разгоняли их отряды. И так изо дня в день, два месяца... Это — просто чудесная победа Давида над Голиафом. А чего мы только не натерпелись! Ужасы, перенесённые Парижанами во время осады Парижа немцами, ничто в сравнении с тем, что выпало на нашу долю. Представьте себе, что бы вы почувствовали, если бы вас облили кипятком и затем начали мало-помалу сдирать кожу! Разве это не ужас? А тут на ваших глазах погибают ваши дорогие, близкие существа: ваши жёны и дети. Они в руках злейших палачей, неистовых зверей в человеческом образе. О, если бы вы только перенесли это, вы, наверное, сошли бы с ума!

— Но, к счастью, не случилось, сэр, ничего подобного! — осторожно вставил один из туристов.

Раулинссон только на одно мгновение смешался и затем, оправившись, ответил:

— Но всё это могло случиться! Я сам читал про это в лондонских газетах.

Должно быть, сей аргумент подействовал: более возражений не последовало.

Толстый англичанин, между тем, с таинственным видом достал из портфеля фотографический снимок и, показывая его, произнёс:

— Но вот поглядите: мы поддержали достоинство Европы и доказали этим проклятым дикарям, что шутки с нами плохи.

На фотографии был изображён зал одного из дворцов богдыхана. В глубине зала стоял золотой трон «сына Неба», к которому в течение нескольких тысячелетий всякое живое существо осмеливалось приблизиться только на коленях, с низко опущенной головой. Десятки тысяч людей, бесконтрольно распоряжавшихся, в свою очередь, жизнью и смертью миллионов человеческих существ: гордые мандарины, дзянь-дзюни, повелевавшие по своему усмотрению целыми странами, подползали к этой святыне Китая не иначе как на коленях, не смея оторвать от пола глаз. И это были избранные из избранных. И вдруг там, куда, как к святыне, неслись помыслы и взоры людей, важно расселись в небрежных позах представители высококультурной Европы, люди, громко кричавшие об уважении к чужим мнениям, люди, провозгласившие принцип: «Сила не право». И эти-то люди не задумались перед поруганием всенародной святыни. В своей необъяснимой гордости они даже открыто хвастались своим поступком, позволив запечатлевать его на фотографических пластинках, не понимая даже того, что этим они унижают своё достоинство гораздо более, чем тот несчастный народ, который по воле судьбы принуждён был подчиниться им.

Раулинссон с гордостью показывал свои фотографии, воображая, что они могут возвеличить достоинство Европы... Окружавшие его собратья-европейцы тоже выражали свой полный восторг, и ни в одном сердце, ни в одной душе не шевельнулось угрызение совести, никто не почувствовал стыда за совершенное, ничьё лицо не покрыла краска.

Скоро, однако, всеобщее внимание было отвлечено от Раулинссона.

— Везут, преступников везут! — прошёл шумок среди европейцев.

Послышались громыхание и скрип колёс. На площади показалась телега, в которой стояли на коленях связанные друг с другом спина к спине два человека.

Это были Эн-Хай и Синь-Хо.

Лорнеты дам, бинокли, объективы фотографических аппаратов направились со всех сторон на «преступников». Послышались отовсюду восклицания, в которых к несчастным не было и намёка на сочувствие.

— Они совершенно не интересны! — разочарованно воскликнула молоденькая мисс. — Я ожидала от этих преступников совсем другого...